Покровители

Еще разок сполоснувшись, я поднялась из ванны и увидела свое отражение в зеркале над комодом. Мои спутанные волосы топорщились над ушами, точно птичье гнездо. Набухшие соски окружали темные ареолы, и под глазами тоже залегли тени. Я быстро вытерлась чистыми льняными полотенцами и, завернувшись в банную простыню, села на кровать. Алиса сидела неподвижно, как статуя. Я подумала, где бы она хотела сейчас оказаться. Явно не здесь, но интуиция подсказывала мне, что она не тоскует по покинутому дому… что невозможно в любом случае, ведь теперь как раз там ей грозила опасность. Возможно, я просто не могла представить, в каком приятном месте ей хотелось бы оказаться: в объятиях любимого под ветхими простынями, или на лавке с отцом возле дома теплым весенним вечером.

– Алиса, скажи мне, – сказала я, натянув через голову чистую сорочку, – тебе плохо из-за того, что я оторвала тебя от отца?

– Нет.

– Или от кого-то другого? – Она отрицательно покачала головой. – От парня из паба… – Я нерешительно умолкла.

– Вы видели его? – Она резко взглянула на меня.

Второй раз мне придется признаться в подглядывании. Я слегка покраснела и кивнула.

– Только в коридоре, когда он уходил. Он ведь огорчил тебя?

– Я не хочу об этом говорить.

Она отвернулась, чтобы я не видела выражения ее лица.

Я расчесала волосы и взяла корсет, обтянутый жемчужно-серым шелком, слегка постучав по нему костяшками пальцем. Я решила, что сегодня обойдусь без него, просто надену платье; мне совсем не хотелось опять затягивать живот. Алиса заметила, что я верчу в руках корсет.

– А вам не надоедают такие хитрые одежды, вы ведь не можете даже сами надеть их? – спросила она.

– Нет, – честно ответила я, – ведь я одеваюсь только раз в день. Не считая сегодняшнего случая.

Мы улыбнулись друг другу, и я поняла, что прощена.

Раздался осторожный стук в дверь, после чего из комнаты вынесли ванну с водой, а очередной слуга принес сладкое печенье и горячее молоко, и мы с Алисой подкрепили силы. Она призналась, что за целый год не ела лучше, чем за последние двадцать четыре часа. Мы съели печенье, дав немного и Паку, и тогда, в чистой рубашке, с мягкими чистыми волосами и прилипшими к губах сахарными крошками, мне подумалось, что я с легкостью забуду причины моего приезда сюда, хотя на самом деле память оказалась сильнее меня. Алиса приехала со мной из-за того, что во мне продолжал расти ребенок, но сама я оказалась в этой светлой и пустоватой комнате в пятидесяти милях от своего дома, потому что мой муж завел любовницу. Я пребывала в полной растерянности, но почему-то не воспринимала свое положение как совершенно безнадежное. Пока, во всяком случае.

Вскоре к нам зашла моя мать, она не сделали ни малейшей попытки скрыть свое недовольство при виде Алисы, сидевшей с ногами на своей кровати, с кружкой молока, стоявшей на краю ее присыпанной сахаром юбки. Чуть покраснев, Алиса сменила позу и села как следует.

– Флитвуд, вы намерены сегодня одеваться? – спросила моя мать.

– Наверное. – Я заметила, как ее цепкий взгляд оценил мой живот, чья округлость, не скрытая шелковыми или бархатными и шерстяными слоями верхней одежды, более явно выделялась под рубашкой. – А у вас нет дров для камина? Нам приходится, как служанкам, ежиться возле едва тлеющих углей.

Ее глаза сверкнули черным огнем.

– В этом доме мы придерживаемся благоразумной бережливости. Если вы предпочитаете жечь дрова, то я могу прислать вам топор.

Наши сердитые взгляды на мгновение встретились, и она удалилась, плотно закрыв за собой дверь.

– Ни дров, ни пшеничного хлеба, ни восковых свечей, – высказала я вслух свои мысли, – я начинаю думать, что к старости моя мать стала ужасно прижимистой.

Алиса пошевелила угли в камине.

– А откуда у нее деньги? – спросила она.

– Никогда не задумывалась об этом, но скорее всего… от нас.

Из крон деревьев под окном донеслась птичья трель, мелодичная и звонкая. «От нас». Я привыкла считать, что это местоимение означает моего мужа и меня, но оказалось, что он давно вел двойную жизнь. Какую же из своих женщин он считает главной? Я рассеянно сняла с пальца обручальное кольцо и вновь надела его. Сняла, надела, сняла, надела.

– А вы здесь родились?

– Здесь? Нет, я родилась и выросла в Бартоне. Моя мать живет в этом доме всего несколько лет.

– В Бартоне? Но разве не там…

– Именно там.

– Муж поселил любовницу в доме вашего детства? – Ее глаза удивленно округлились.

– Я давно не считаю его своим, но ты права.

– Почему не считаете? – Я почувствовала на себе пытливый взгляд ее золотистых глаз.

– Оно стало вместилищем несчастья.

Она засмеялась и вновь поудобнее устроилась на кровати, подогнув ноги.

– Как же особняк может стать вместилищем несчастья? Разве у вас не было модных нарядов, вкусной еды и слуг?

Я даже не улыбнулась. Раньше она позволила мне заглянуть в свою жизнь… пусть отчасти не по собственной воле, но все-таки я заглянула. И теперь, не сводя с меня умного взгляда, она ждала, много ли я решусь открыть ей. Я вздохнула и скрестила ноги, также устроившись поудобнее.