Владислав Русанов

ПОКРУЧЬ

Шла девочка вдоль опушки к табору, раскинувшему шатры за двумя пагорбами. Черные косы, цветастая идырака и полный подол душистых краснощеких яблок. Ноги сами в пляс идут, песня из души рвется:

Ай, да кон авэло,Гран традэло…

Удар тяжелого, лохматого тела. Влажный высверк зубов. Алые брызги на примятой траве. Не петь больше разорванному горлу.

По первой пороше возвращался урядник в Устюг. Резво бежала орловка — умница и гордость хозяина. Раз-два, раз-два — печатали подковы мерзлый тракт. Придремал ездок под размеренный шаг. Вдруг испуганно всхрапнула кобыла, прижала уши и понесла, как на приз. Последнее, что увидел вскинувшись человек — черная тень, взвившаяся в прыжке над возком.

В конце святочной недели обнаружили мужики застывшее до гончарного звона тело шорника, что бобылем жил на окраине Вешек. Взрытый снег протаял от крови и вновь смерзся карминными сосульками, а со двора уходила в недалекий лес ровная цепочка звериных следов.

— Прямо не знаю, что и сказать, голубчик, — исправник расстегнул последнюю пуговку кителя, протер усыпанный капельками испарины лоб вышитым платком. — Прямо жевуданский зверь какой-то!

— Жеводанский, — машинально поправил его визави, отставной гусарский ротмистр Рязанов, еле заметно скривив по-арапьему загорелое лицо.

Выбравшись из шубы, приезжий охотник оказался беззащитно хрупким по соседству с тучным телом хозяина.

— А? Ну, я и говорю, жевуданский. Верите ли, Андрей Николаич, дюжину человек с конца лета порешил. Прямо как есть, без покаяния.

— Верю, верю, Кузьма Федотыч. Иначе за мной не послали бы. Да вы не трудитесь пересказывать — отчеты я почтой получил. Было время ознакомиться.

— И что скажете? — цепкие глаза исправника впились в худощавый фас собеседника, примечая легкое подрагивание прищуренного века и белую ниточку шрама поперек кадыка.

— Да уж не знаю, что и сказать. Не нравится мне это.

— А кому оно понравится? Мужики шумят: нечистая сила… Прямо карбонарии. А мужику шуметь не положено. Чай, не Италия какая!

— Да, не Италия, — задумчиво повторил Рязанов, барабаня пальцами по столу рядом с надкусанным пышным кренделем. — Так в письмах сказывали: трупы не тронуты остались?

— Только горло перервано, — жандарм снова полез за платком. — Прямо страсти Господни!

И перекрестился. Мелко, торопливо.

— Тогда мне скорей бы в Вешки, — твердо проговорил охотник. — Вы уж не обессудьте, Кузьма Федотыч.

— Чего там… Разве я не понимаю? Сам заинтересован… Значит так, голубчик, сейчас мы перекусим, чем Бог послал, а в обед тамошний мельник будет домой возвращаться. Он вас и доставит. Эй, Матрена, самовар грей!

Мельниковы лошадки — круглобрюхие, по-зимнему лохматые — весело трусили в умятой колее. У мухортой, заменяя колокольчик, звонко екала селезенка.

— Шо там не думай ты, барин, — мельник повернул к седоку разрумянившееся на морозе лицо, щедро дохнул казенкой с луком. — Не простой то зверь. Свинцом много не навоюешь.

— Что ж посоветуешь? — на полном серьезе поинтересовался Рязанов.

— Серебро, барин. Тильки так и можно. Одно слово — вовкулака.

Заметив удивление, пояснил.

— С-под Умани я, барин. Все меня так Ёськой-Хохлом и кличут. А мельник я в прыймах.

— Вот оно что… Волкодлак, значит. А подозреваешь кого, братец?

— Эх, барин! Може и так. А може й ни… Шо без толку на мужиков брехать, ровно кобель цепной?

Осип надолго замолчал, без толку теребя вожжи. Не проронил ни слова до самого села. Наконец в сумерках потянуло дымком, визгливо затявкали собаки.

На околице мельник снова обернулся:

— Ну шо, барин, ко мне?..

— Спасибо, братец, у меня письма к отцу Зосиму.

— Тады приехали. Тпру, родимые!

Розвальни стали у расплывшегося рубленого дома с резным крыльцом. Разбежавшийся через двор рябой пес нацелился было махнуть через плетень, но в последний миг передумал и вернулся с поджатым хвостом, пристыжено поскуливая.

Помогая охотнику сгружать чудной кожаный короб, Осип шепнул напоследок:

— Ты к леснику пригляделся б… Або к студенту. Живет тут у солдатки. Антихрист!

В доме местного батюшки царил полумрак. Полыхала жаром печь. Пахло ладаном и квашеной капустой. Шагая через горницу к столу, Рязанов, заметил, что неровная походка его — последствия раны — не укрылась от Зосима.

— Туркестан? — связал мысленно густой загар гостя с хромотой чинный, похожий на Владимира Крестителя, поп.

— Трансвааль, отче, — охотник, сменивший к ужину дорожный сюртук на мохнатый свитер с высоким горлом, присел на край лавки.

— Ишь ты! Далече вас занесло. Ну, да соловья баснями не кормят. Угощайтесь. Наливочку моя матушка готовит знаменитую.

Кроме изготовления вишневки к талантам матушки относилась засолка грибков, квашенье капусты, а также выпечка духовых пирогов с зайчатиной.

— А что вы думаете, отче, о волке вашем? — поинтересовался Андрей Николаевич, когда понял, что более не в силах съесть ни кусочка.

— Что Ёська натрепал? — Зосим вылил в блюдце третью чашку обжигающего чая.

Рязанов неопределенно пожал плечами.