Покуда над стихами плачут...

Еще скребут по сердцу «мессера»,еще   вот здесь    безумствуют стрелки,еще в ушах работает «ура»,русское «ура — рарара — рарара!» —на двадцать   слогов    строки.Здесь   ставший клубом    бывший сельский храм —лежим   под диаграммами труда,но прелым богом пахнет по углам —попа бы деревенского сюда!Крепка анафема, хоть вера не тверда.Попишку бы ледащего сюда!Какие фрески светятся в углу!Здесь рай поет!Здесь   ад    ревмя

      ревет!На глиняном истоптанном полутомится пленный,   раненный в живот.Под фресками в нетопленом углулежит подбитый унтер на полу.Напротив,   на приземистом топчане,кончается молоденький комбат.На гимнастерке ордена горят.Он. Нарушает. Молчанье.Кричит! (Шепотом — как мертвые кричат.)Он требует, как офицер, как русский,как человек, чтоб в этот крайний часзеленый,   рыжий,    ржавый      унтер прусскийне помирал меж нас!Он гладит, гладит, гладит ордена,оглаживает,   гладит гимнастеркуи плачет,

   плачет,    плачет      горько,что эта просьба не соблюдена.А в двух шагах, в нетопленом углу[17],Лежит подбитый унтер на полу.и санитар его, покорного,уносит прочь, в какой-то дальний зал,чтоб он   своею смертью чернойкомбата светлой смерти   не смущал.И снова ниспадает тишина.И новобранца наставляют воины:— Так вот оно,   какая    здесь       война!Тебе, видать,   не нравится    она —попробуй   перевоевать

    по-своему!

Скуки не было

«Образовался недосып…»

Образовался недосып.По часу, по два собери:за жизнь выходит года три.Но скуки не было.Образовался недоедиз масел, мяс и сахаров.Сочтешь и сложишь — будь здоров!Но скуки не было.Образовался недобор:покоя нет и воли нет,и ни бумажек, ни монет.Но скуки не было.Газет холодное вранье,статей напыщенный обмани то читали, как роман.Но скуки не было.Как будто всю ее смели,как листья в парке в ноябре,и на безлюдье, на заре,собрали в кучу и сожгли,

чтоб скуки не было.

Газеты

Сколько помню себя, на рассвете,только встану, прежде всегоя искал в ежедневной газетеежедневные как и чего.Если б номер газетный не прибыл,если б говор газетный иссяк,я, наверно, немел бы, как рыба,не узнав, не прочтя что и как.Я болезненным рос и неловким,я питался в дешевой столовке,где в тринадцати видах пшенобыло в пищу студентам дано.Но какое мне было дело,чем нас кормят в конце концов,если будущее гляделона меня с газетных столбцов?Под развернутым красным знаменемвышли мы на дорогу свою,и суровое наше сознаниедиктовало пути бытию.

«Узнаю с дурацким изумленьем…»