Покуда над стихами плачут...

Ну а в прижизненных книгах Бориса таких невыправленных поправок осталась тьма. Калечить, уродовать свои стихи ему приходилось и тогда, когда он был уже известным, признанным, широко печатавшимся поэтом, автором полутора десятков вышедших в свет сборников.

Вот как он сам сказал об этом:

Критики меня критиковали,редактировали редактора,кривотолковали, толковалис помощью резинки и пера.С помощью большого, красно-синего,толстобокого карандаша.А стиха легчайшая душане выносит подчеркиванья сильного.Дым поэзии, дым-дымокнезаметно тает,легок стих, я уловить не мог,как он отлетает.

Так, вероятно, тоже бывало. Но как правило, он легко улавливал и даже хорошо знал, где, как и почему отлетел от стихотворения этот «дым-дымок» таящейся в нем поэзии:

Был печальный, а стал печатный

стих.   Я строчку к нему приписал.Я его от цензуры спасал.Был хороший, а стал отличныйстих.   Я выбросил только слог,большим жертвовать я не смог.

Нет и не может быть никакой уверенности, что в описанной тут коллизии отражен некий реальный факт. Историю про этот один, только один вычеркнутый слог он, конечно, мог и придумать — так сказать, для наглядности. Но вряд ли я погрешу против истины, если выскажу предположение, что он при этом имел в виду поправку, которую ему пришлось внести в одно из самых известных, программных своих стихотворений:

А я не отвернулся от народа,с которым вместе   голодал и стыл.Ругал баланду,   обсуждал природу,хвалил   далекий, словно звезды,     тыл.Когда

   годами делишь котелоки вытираешь, а не моешь ложку —не помнишь про обиды.Я бы мог.   А вот не вспомню.Разве так, немножко.

В сборнике 1967 года (Борис Слуцкий. Современные истории) в последней строке слово «разве» заменено на «даже».

Логика редактора, вынудившего поэта пойти на эту замену, прозрачно ясна: ни при каких обстоятельствах советский человек не имеет права обижаться на народ, припоминать ему какие-то свои, хоть бы даже и совсем ничтожные обиды.

И вот — результат:

НЕ — две буквы. Даже не слово.НЕ — я снял. И все готово…Зачеркнешь, а потом клянешьвсех создателей алфавита.А потом живешь деловито,сыто, мыто, дуто живешь.

На такие жертвы ему приходилось идти постоянно.

Взять хотя бы вот это, одно из самых пронзительных его стихотворений:

Шел фильм,   и билетерши плакалипо восемь раз   над ним одним,и парни девушек не лапали,поскольку стыдно было им.

В книге 1961 года (Борис Слуцкий. Сегодня) было выправлено так:

Шел фильм,   и билетерши плакалинад ним одним   по восемь раз,и слезы медленные капалииз добрых близоруких глаз.

Советские парни девушек не лапают!

Благодаря этой поправке стихотворение тогда удалось спасти, «пустить в печать». Но неуловимый «дым-дымок» поэзии… Нет, он не отлетел совсем, не исчез, но теперь это был дым уже совсем другого качества. Как гласит пословица, «труба пониже — и дым пожиже».

Но для «спасения» стихотворения этого оказалось недостаточно.

На редакторский нюх что-то в нем, в этом стихотворении, было не то. Какой-то шел от него чужой запах:

Как много создано и сделанопод музыки дешевый громиз смеси черного и белогос надеждой, правдой и добром!Свободу восславляли образы,сюжет кричал, как человек,и пробуждались чувства добрыев жестокий век,в двадцатый век.И милость к падшим призывалась,и осуждался произвол…

От всего этого за версту несло «абстрактным гуманизмом». А еще явственнее — потрясавшим нас в послевоенные годы итальянским неореализмом.

Задать бы тогда (в 1961 году) читателям такую загадку — в духе популярных сегодняшних викторин:

О каком кинофильме говорится в этом стихотворении поэта? Выберите наиболее подходящий из предложенных ниже вариантов:

1. «Броненосец „Потемкин“»

2. «Кубанские казаки»

3. «Тарзан»