Пол Келвер

— Как, ты не слышал? — ответил он. — Том умер пять недель назад — апоплексический удар. Кто бы мог подумать?

Итак, Нора осталась одна. Одна во всем мире! Я вскочил. Медленно ползущее пятнышко превратилось в темную полоску; с каждой минутой она все более и более принимала очертания лодки.

— Между прочим, должен тебя поздравить, — сказал В. — Опера твоя произвела фурор. В Лондоне о ней только и говорят. Деньги, надеюсь, промотать не успел?

— А мне и не заплатили, — ответил я. — Ходгсон вообще не хотел ее принимать.

— Везет же некоторым! — завистливо сказал В.

На следующий вечер я был уже в Лондоне. Я поехал прямо на Куинс-сквер; когда мы проезжали мимо театра, мне вдруг пришла в голову мысль заскочить туда на минутку.

У дверей гримерной я встретил комика. Он крепко пожал мне руку.

— Публика валом валит, — сказал он. — Я же говорил — дайте мне развернуться, а вы не верили! Что, разве я был неправ? Вот посмотрите спектакль и сами в этом убедитесь. Надеюсь, вы согласитесь, что я выжал из вашего либретто все, что мог.

Я поблагодарил его.

— Не за что, — заскромничал он. — Приятно работать, когда есть с чем работать.

Я засвидетельствовал почтение примадонне.

— Я вам очень благодарна, — сказала она. — Порой бывает так приятно сыграть живую женщину.

Тенор был настроен весьма благодушно.

— Вот об этом я и твердил Ходгсону годами, — сказал он. — Представьте публике историю простой человеческой жизни.

На сцене я столкнулся с Мармедьюком Тревором.

— Вы непременно должны увидеть мой выход, — потребовал он.

— В следующий раз, — взмолился я. — Я только что с парохода.

Он перешел на шепот.

— У меня к вам будет дело. Я, видите ли, собираюсь открыть свой театр — не сейчас, конечно, со временем. Выкройте как-нибудь минуточку, мы все обговорим. Но, умоляю вас, никому ни слова!

Я пообещал хранить тайну.

— Если у меня это выгорит, я бы хотел предложить вам написать для нас пьесу. Вы знаете, что нужно публике. Мы все обсудим.

И он воровато шмыгнул за кулисы.

Ходгсон, прячась в складках занавеса, смотрел на зал.

— Свободны два места в партере и шесть на галерке, — сообщил он мне. — Для четверга неплохо.

Я выразил свое удовлетворение.

— Я знал, что у вас получится, — сказал Ходгсоа — Я это сразу понял, как только увидел вашу комедийку в Королевском театре. Я никогда не ошибаюсь.

Мне захотелось указать ему на то, что кое-какие его пророчества не сбылись, но не хотелось его расстраивать. Он пребывал в привычно безмятежном расположении духа; он знал, что равных ему нет. Я помчался на Куинс-сквер. Позвонил два раза, но никто мне не открыл. Потеряв всякую надежду, я уже собрался было позвонить в третий и последний, как тут на крыльцо поднялась Нора. Она выходила за покупками и была нагружена свертками и пакетами.

— Руку я тебе пожму чуть позже, — засмеялась она, открывая дверь — Надеюсь, не долго ждал? Бедняжка Аннет совсем оглохла.

— Осталась одна Аннет? — спросил я.

— Кроме нее — ни души. Ты же знаешь, что это был за чудак. Прислуги мы не держали. Порой меня это страшно бесило. Но против его желаний я идти не хотела, да и сейчас не хочу. Пусть уж останется все как есть.

— А почему он терпеть не мог прислугу? — спросил я.

. — Просто так. — ответила она. — Если бы была какая-нибудь причина, я бы его разубедила. Она остановилась у дверей мастерской. — Выложу свертки и приду к тебе.

В камине пылали поленья, и тонкие лучики света прорезали погруженную — во мрак огромную пустую комнату. Высокий дубовый табурет стоял на своем обычном месте — рядом с рабочим столом старого Делеглиза, на котором лежала тускло мерцающая медная доска; гравюра была не закончена. Я осторожно пошел по скрипучим половицам, поминутно останавливаясь; мастерская показалась мне какой-то призрачной галереей, на стенах которой висят потускневшие портреты живых и мертвых. Немного погодя появилась Нора; она подошла ко мне и протянула руку.

— Не будем зажигать лампу, — сказала она. — Так уютней.

— Но я не вижу твоего лица, — возразил я.

Нора сидела на приступочке. Она пошевелила поленья, и они вспыхнули ровным белым пламенем. Теперь можно было разглядеть ее лицо. Она повернулась ко мне. Ясные серые глаза смотрели прямо и твердо, как и всегда. Но на этот раз в них закралась тень, от чего они стали еще глубже, еще ярче. Они многое что мне сказали.

Какое-то время мы говорили о себе, наших планах и делах.

— Том тебе кое-что оставил, — сказала Нора и встала. — Не в завещании, нет, там всего-то было несколько строк, Просто перед смертью просил передать тебе.

И она принесла то, что мне досталось в наследство. Это была картина, которую он ни за что не хотел продавать, его первая удачная работа: ребенок, наблюдающий смерть. «Загадка» — так он назвал ее.

— Он разочаровался в жизни, как по-твоему? — спросил я.

— Нет, — ответила Нора. — В этом я уверена. Он был слишком увлечен своей работой.

— Но он мечтал стать вторым Милле. Он как-то раз мне в этом признался. А умер гравером.

Нора ответила не сразу.