Полчаса

– Так, что ж, маразм так маразм, арестуем пока его сиятельство Евгения Петровича, будем разбираться, что к чему. Будьте, сударь, готовы, что вас, как сына, тоже будут опрашивать… – после этого полицмейстер обратился к Евгению – молодой человек, прошу-с прощения за бестактность, но вы сейчас в совершенно непотребном виде, ночной сорочке, да и лицо с причёской не комильфо, прошу-с вас привести в должный вид: одеться прилично, расчесаться, умыть царапины. А ещё попрощаться, если вы хотите с кем-то поговорить перед арестом. На всё даю вам час, и поедете с нами в канцелярию….

Старенький седой граф разрыдался, как ребёнок, услышав об аресте ни в чём невиновного племянника, заголосил:

– Господи! Господи! Прости меня, многогрешного! Женечка!!! Это несправедливо, это жестоко!!! Ты меня спас от этого подлеца Николя, которого сыном после этого не хочу называть, я навечно в долгу перед тобой, а тебя, родной мой, без вины всякой в тюрьму увезут!!! Не прощу себя!

Молодой человек же подошёл к дяде неуклюжей походкой медвежонка со слезами в огромных жгучих глазах-вишенках, нежно вытер слёзы Иннокентия Александровича рукавом ночной рубашки и нежно изрёк:

– Дядя, милый, не плач, всё хорошо будет, и не надо мне никаких долгов от тебя, я спасал тебя от Николя просто потому что люблю! Люблю! И не надо мне ничего взамен. Так же, как ты тогда спас меня во время драки в лесу, ничего не требуя замен. Я прошу тебя просто: береги себя и Людмилу, пошли к Варшавским самого быстрого холопа, чтобы предупредил об опасности, и пусть они с Зоей Витальевной уедут пока. А как только докажем, что Николя очернил меня, я сам разберусь…

– Женечка, родимый, верь, я кругом дойду, и справку из жёлтого дома о том, что здоров, возьму, чтобы моим показаниям верили, мы добьёмся справедливости! Николя получит по заслугам! Господь не должен нас так обидеть! – по-старчески просипел Шустров, ласково обняв крепкого полненького Евгения.

– Ладно, дядя, ты только не страдай так, я пойду одеваться, приказ есть приказ, и знай, что я докажу правду и скоро вернусь…

Бравый мудрый полицейский отметил для себя этот разговор, и его подозрения усилились, он начал догадываться, что всё было так, как говорил сын потерпевшего, только Евгения и Николя надо местами поменять, Евгения из преступников в герои вернуть, а арестовать лжеца. Но как доказать, полицейский пока не понимал, поэтому решил изобразить, будто ему всё равно и он не слушал сейчас нежности племянника и дяди.

… Скоро Евгений вернулся из своей спальни расчесанный, одетый, как полагается, в брюки-лосины, рубашку с жилетом и в серый сюртук, на носу уже были новенькие пенсне (те разбились во время ночной схватки с Николя) а на плечах пальто с соболиной отделкой. Лишь измученное бледное исцарапанное лицо напоминала страшные события минувшей ночи…

Бравый удалой полицейский связал ему руки и слегка намекнул:

– Ничего, в камере нет ни крыс, ни сырости, и казенные харчи неплохие, доживёшь до суда, а там разберутся, кто из вас правду говорил…

И всё, полицейская карета вместе с Евгением с грохотом исчезла в бушующей метели…

… Иннокентий Александрович накинул шубу на то, в чём был, и выскочил в порыве эмоций во двор, слезы душили старого графа, он не понимал, как на белом свете может произойти толь подлая несправедливость, не понимал, как выручать Евгения, но его сердце рвалось со всех сил к племяннику…

Тут к отцу со злорадной ухмылкой подошёл Николя и демонстративным превосходством протянул:

– О, да, это то, чего я и добивался! Мой спектакль-месть был разыгран, как по нотам! Сначала изобразить, как будто я устроил на тебя покушение, добиться, чтобы на твой крик прибежал Евгений, сцепиться ним, а потом обвинить в покушении этого дурачка кузена, твоего любимца, а теперь просто солгу княжне Людмиле, что я вытащу Евгения из тюрьмы, если она будет со мной! Блестящая игра, не правда ли?

От этих слов старый граф пришёл в такую ярость, какой ещё не знал за свою долгую жизнь, в приливе гнева с такой силой внезапно дал сыну-интригану пощёчину, что тот упал в высокий снежный сугроб, и только кровь из разбитого носа капнула ярким пятнышком на снег.

– Отец?!! Это… это… что такое было сейчас?! – удивлённо и недовольно протянул Николя, и тут уже седой граф решил не терпеть и не молчать, он гневно закричал: