Полдень, XXI век, 2010 № 07

– Что ты знаешь о мучениях. Я мог бы сделать так, чтобы ты умолял о смерти, а ты лежишь и философствуешь. После настоящих испытаний люди напоминают мертвецов, смирных и тихих. Вроде тех, что лежат в земле там, куда такие, как ты, еще не добрались.

– Я не поднимал мертвецов.

– Да, я это уже слышал, – кивнул мучитель. – Только я не отец дознаватель, передо мной тебе ни к чему притворяться агнцем.

– Но это правда! – вскинулся человек. – Мертвецы на Дубовом кладбище встают сами. От них нет вреда, они ходят кругами и плачут у своих надгробий, только и всего. Перепуганные крестьяне давно не селятся в тех местах… А я просто хотел понять, отчего это происходит.

Мучитель устало прикрыл единственный глаз.

– Зачем ты врешь? – спросил он, помолчав. – Я знаю это кладбище. Там всегда было тихо.

– Ты давно там не был, наверное, – мягко возразил человек. – Последние десять лет раз в году мертвые встают. И нет ничего страннее и жутче их заунывного плача. Это случается каждую весну, не дольше, чем на месяц, а потом они исчезают вновь. Как раз сейчас идет вторая неделя. Я хорошо изучил историю тех мест.

– И почему же они встают? – голос мучителя был равнодушен и холоден.

– У меня есть только версия, – с сожалением ответил человек. – Точно могу сказать лишь, что все мертвые там страшно тоскуют. Аль-Фулани Безумный пишет, что такое случается, если сыновья бросают могилы отцов. Неподалеку действительно была когда-то деревня. Я нашел развалины. Странно – все источники утверждают, что ее сожгли как раз лет десять назад, но пепелище выглядит свежим, будто вчерашнее. Запах гари до сих пор висит в воздухе. А потом меня схватили монахи.

На этот раз мучитель замолчал надолго. Он сидел неподвижно, разглядывая танцующие на стене блики свечи, а человек на столе чувствовал, как тяжелеют веки и боль утекает прочь, уступая место густой, без снов, тьме…

Когда он заснул, в допросной негромко и размеренно защелкали бусины.

* * *

Дверь заскрипела, и ком тряпья на лавке испуганно съежился. Пришелец немного постоял на пороге, потом тяжело вдвинулся внутрь. Явственно раздался короткий негромкий стук.

– Не трясись, книгочей, – сказал мучитель. – Сегодня отец дознаватель не придет. Монахи говорят – съел несвежей чечевицы.

Он неловко пересек камеру и принялся собирать уже разложенные инструменты. С лавки не доносилось ни звука. Только когда опустилась тяжелая крышка сундука и проскрежетал замок, человек подал голос.

– Завтра я признаю все, что он скажет.

Мучитель замер. Потом медленно выпрямился и произнес, не оборачиваясь:

– Что ж. Это должно было случиться.

– Ждать хуже всего, – так же мертво донеслось в ответ. Трижды скрипнул костыль, и мучитель опустился на лавку рядом с лежащим. Порылся за пазухой. Гулко плеснулась жидкость, потом раздался звук вынутой пробки.

– Держи.

Человек пошевелил ноздрями и неловко уцепил скрюченными пальцами жесткий кожаный бок. Он пил жадно, обливая спутанную бороду, останавливаясь время от времени – подышать. Наконец мучитель отобрал флягу и тоже сделал несколько долгих глотков.

– Я был солдатом, – проговорил он негромко, водворяя пробку на место. – Восемь лет ходил с копьем. Случалось допрашивать пленных. Получалось неплохо, сам Герцог хвалил. А однажды в бою мне размозжили колено и выбили глаз. В строй я больше не годился. Лучше бы я умер тогда. Меня бросили в монастыре, а армия ушла дальше. Монахи пытались заставить меня принять постриг – даже калечный солдат остается полезным человеком, – но сначала я был слишком слаб, а когда оклемался, в монастырь занесло одного святого отца. Это был необычный святой отец: с мечом на поясе, со злыми внимательными глазами. Что-то он разглядел во мне, задал нужным людям нужные вопросы. Так я оказался здесь.

Он перевел взгляд на лицо собеседника. Тот жадно смотрел на него, подавшись вперед.

– А еще раньше? Что у тебя было?

– Что было?.. Пожалуй, ничего особенного. Я родился в деревеньке далеко отсюда, пара недель пешего ходу. Когда Железный Герцог решил воевать с баронами, ее сожгли. Походя, для развлечения. Кто успел, разбежались по лесам – подались в разбойники, наверное. Остальных, не таких шустрых, схватили люди Герцога и предложили нехитрый выбор между крепкой веревкой и ржавой кольчугой. А нам очень хотелось жить.

– Тебе некуда возвращаться, – медленно произнес человек. – Вот почему ты сидишь здесь, да?

– Может быть. Я не задумывался об этом, пока не появился ты.

– И. что же теперь? Мучитель слепо глядел перед собой.

– Наверное, ничего. Похоже, ты так хотел понять, что и меня заставил это сделать. Считай эту беседу моим последним подарком.

Они допили вино в тишине, передавая флягу.

– Спасибо, – сказал человек. – Теперь мне будет легче. Кстати, сегодня ты ни разу не назвал меня некромантом. Почему?

– Потому что я тебе верю, – ответил мучитель угрюмо.

Над площадью висел протяжный гул. Вроде бы негромкий, но удивительно всепроникающий, сотканный приглушенным гомоном тысяч голосов, шарканьем тысяч ног, покашливанием, сипением, звуками плевков и отрыжки, взвизгами придавленных.