Полдень, XXI век, 2012 № 05

Артем пропустил прохожих, прижавшись к стене между двумя чужими купе, с улыбкой на лице и серой бумажкой в кулаке.

Потом вернулся к себе в вагон и незаметно опустил уведомление в почтовый ящик. Вошел в купе и сел к окну, надеясь, что от ударов сердца не порвется свитер на груди.

– Почту проверял? – спросил Алан.

– Нет… Как-то не по себе. Может, ты проверишь?

Алан вышел и вернулся через секунду со смятым листком в руке:

– Поздравляю.

Артем встретился с ним глазами. Алан стоял, ухмыляясь, держа на ладони серую, влажную бумажку, на которой не было ни имени, ни адреса.

* * *

Мост был натянут через пролив еще в те незапамятные времена, когда люди в темноте не умирали. Они прятались в бункерах и пережидали ночь. Еще работали шахты и консервные заводы. Еще стояли поселения оседлых жителей, но бичи уже гоняли своих верблюдов за полярный круг, и вдоль экватора торопливо строились бесконечные железнодорожные ветки. Мост стоял с тех самых пор, и неизвестно было, сколько еще продержится.

Внизу шевелилось море. Артем сжимал в кулаке серую бумажку и смотрел на крохотные белые волны, бьющие в каменный отвесный берег. Поезд еле тащился. На крыше соседнего вагона отдыхала стая птиц – в дни равноденствия они летели, не останавливаясь, с востока на запад, только иногда присаживаясь отдохнуть на крыши вагонов.

Они были несъедобны. Перья, кости, сухожилия.

Лязгнула дверь. Артем обернулся. Лукич, с тонкой сигаретой в тонких пальцах, казался поэтом, подбирающим сложную рифму:

– Говорят, ты получил место?

Артем понял, что все еще держит листок в руке.

Поезд выкатил на твердую землю и начал набирать ход.

– Слушай, Лукич…

Действительность расползлась лоскутами.

Артем видел свои окровавленные пальцы, вцепившиеся в железные прутья ограждения. У Лукича был обрезок свинцовой трубы, он бил часто, но промахивался, как слепой, – может, оттого, что никогда в жизни никого не убивал. Артему почти удалось одолеть его, но Лукич увернулся, и Артем вдруг понял, что теряет платформу под ногами.

А в следующий момент уже катился с насыпи.

* * *

Над восточным горизонтом поднималось солнце. Шпалы слабо пахли сортиром. Рельсы еще дрожали.

Я выживу, неожиданно спокойно подумал Артем. Только не бежать на запад, как животное! У моста поезда замедляют ход. Здесь пройдет еще два или три состава до тех пор, пока солнце опустится. Лучше всего спрятаться и влезть на платформу так, чтобы часовой не увидел. Упрашивать часового бесполезно, я знаю.

Он понял, что все-таки идет на запад, и усилием воли заставил ноги остановиться. Огляделся вокруг; впервые в жизни он был один и далеко от людей. Впервые в жизни в тишине и среди степи. Запах сортира ослабел, и Артем почувствовал, как пахнут разогретая земля и жесткая, выжженная солнцем трава.

Он развернулся и пошел обратно, к мосту, и эта дорога была одним из самых трудных испытаний в его жизни. Но прежде чем он прошел хотя бы полкилометра, рельсы задрожали снова.

Поезд! Состав уже миновал мост и разгонялся на твердой земле. Бил в небо черный столб дыма. Если бы этот поезд шел точно по пути Утреннего Экспресса, Артем превратился бы в кляксу через несколько мгновений – но состав пронесся по соседней ветке. Артем успел увидеть бледные лица пассажиров, часового на открытой площадке, снова лица, прилипшие к стеклам, – физиономии людей, всю жизнь работающих на билет, трясущихся от страха потерять проездной документ. Контролер боится увольнения, проходчик боится увольнения, администратор боится заговора, и только машинист, пожалуй, ничего не боится, но много ли их, машинистов?

Поезд укатил на запад. Артем понял, что хочет пить, но бутылка и пластиковые стаканы остались в купе.

Он долго шел на восток, не понимая, куда подевался мост через пролив. Слишком поздно выяснилось, что ноги подвели его – все это время Артем шел на запад, за солнцем. Теперь оно склонялось к горизонту.

Он остановился.

Смысл? Бег за светлой стороной, страх перед темной. Плата? Страх, усилие и снова страх. Смысл?

Он спустился с насыпи, нашел место, где трава росла погуще, и лег. Уставился в небо; ну вот, это смысл. Светлое небо с едва оперившимися тенями облаков. Ночь наступит еще не скоро, но наступит для всех. Куда бежать?

Он заснул – кажется, на несколько секунд. Он проспал всю жизнь, потому что ночь приближалась.

И, открыв глаза, почувствовал тень на своем лице.

* * *

Бичи. Бродяги, всадники на верблюдах.

Все внутри перемешалось в кашу. Потроха и мысли. Он ехал на чьем-то сменном верблюде, и кому-то грозило отстать от каравана, если верблюд не отдохнет.

С каждым шагом верблюда жизнь седлом поддавала под зад. Бичи уклонились к северу от магистрали, где в степи протоптано было множество дорог – параллельно экватору.

Небо над головой было чистым, без следа паровозного дыма. Воздух дрожал над разогретой глиной. Никогда не слыханные запахи поднимались от земли и от цветов. Даже люди, много суток не сходившие с седла, пахли естественно, пряно и горько.

Бичи почти не говорили. Их молчание действовало, как анестезия.