Полдень, XXI век, 2012 № 07

– Маленький Валерка получил от мамы гривенник на кино. Но в кино не пошел, а пошел на дамбу, где вопреки строжайшему запрету, играл в лемак со шпаной. Он проиграл свой новенький гривенник, а выиграл гнутые, исцарапанные, избитые лемаком две копейки. Их нельзя было нести домой, а выбросить жалко. Тогда Валерка бросил их в руку нищего, думая, что слепой все равно не увидит, что монетка кривая. Это был твой страх, спрятавшийся в маску милосердия.

– Но я не…

– Отец все-таки выпорол мальчишку. Не за гривенник, а за прожженные кислотой школьные брюки. Ведь свинец для отливки лемака добывался из старого аккумулятора. На дамбе шпана жгла костер и отливала лемаки, делая в песке ямки маленьким мячиком. Тебе так хотелось иметь свой лемак!

– Все так. Но все равно не может быть.

– У тебя нет времени для сомнений. Приходи завтра. Утром.

Он сунул мне визитку и ушел, стукая палкой.

На визитке значилось: «Воспитатели». И адрес: «Городской парк, летний театр». Я посмотрел вслед слепому. Девушка переводила его через дорогу.

– Ой, как больно! Потише нельзя?

– Прости, – сказала жена, – давно уколов не делала.

– Где мои старые фотографии? Детские, школьные. На шкафу? Дай-ка стул…

Я искал его. Он должен где-то быть. На фото. Где-то случайно попасть. Я долго перебирал черные конверты, жена присела рядом. Старые фотографии завораживают. От них не оторваться. Я даже забывал, зачем полез в это пыльное безвозвратное прошлое. Но нашел. Фото маленькое, его фигурка сбоку, незаметно. Профиль узнаваем. Не более того. Что ж, примем все как есть.

Они собирались там. В задней комнате, за сценой давно заброшенного летнего театра. Слепые. Увечные. Безнадежно старые. Согнутые крючком старухи.

Слепой сказал:

– Это Валера. У него рак легких. Осталось не более двух месяцев. Он хочет жить – и сегодня станет Воспитателем.

– Минуту, – сказал я, – я не давал никаких обещаний. Я вообще все это вижу впервые.

– Валера, у смерти есть только одна альтернатива – жизнь, и ты ее выберешь. Стандартный контракт, пятьдесят лет.

– Что, подписать кровью?

– Не надо сарказма. И не надо подписей. Дашь устное согласие. Будешь жить и воспитывать. Иначе загадочная русская душа лишится своего главного компонента – милосердия – и будет просто смесью лени, глупости и надежды на «авось». Если ты, Валерий Иванович, согласен жить Воспитателем, то скажи: «Я согласен».

– Я смертельно болен, вы же знаете. И если даже чудом вы меня вылечите, то мне придется работать. Никто не даст мне инвалидность. Я буду здоровым мужчиной, не вызывающим сочувствия. Скорее уж воспитуемым… Я не оправдаю…

– Так ты согласен или предпочитаешь смерть?

– Конечно. Согласен.

– Скажи: «Я согласен».

– Я согласен.

Что-то изменилось. Я сначала не понял, а когда понял, не поверил. Я дышал! Не тем мелким судорожным дыханием, а неспешными вдохами, обоими легкими, в полную силу. Голова закружилась от избытка кислорода. Я привалился к стене. Боль, проклятая боль, ушла. Исчезла. Растворилась. Я закрыл глаза и услышал голос слепого:

– Валерий Иванович, придержи дыхание. Не хватай помногу, а то отравишься. За пятьдесят лет надышишься еще. И вот что: выбрось сигареты и спички. Сейчас. Среди нас никто не курит. Потому что к курящим сочувствия нет.

– С огромным удовольствием! Простите, я ведь так и не знаю, как ваше имя. Не знал и в детстве.

– Теперь уже и не надо. Мой контракт истек. Я принял решение не продлевать его. Завтра я умру. То есть вернусь в прежнее, доконтрактное состояние. Мне ведь предложили стать Воспитателем, когда я умирал от гнойного перитонита.

– Так то было когда! Теперь медицина другая. Вас вылечат.

– Нет. При желании жить я бы возобновил контракт. И еще… нельзя жить в здравии больше ста лет, не привлекая внимание. А Воспитатель должен быть незаметен, он – никто, он не человек, а фактор. Кроме того, у меня есть личные причины. Я недопустимо сблизился с одной… Тебе не надо сейчас это знать. У Воспитателей есть своя этика. В свое время ты все узнаешь.

Мы шли со слепым по парку, под мелким дождем. Я спросил:

– А если я захочу разорвать контракт?

– Просто скажи вслух. Вернешься в прежнее состояние.

– То есть я в любой момент могу приблизить смерть?

– Как и любой человек. Ты должен начать работу по воспитанию через полгода. Этот срок дается на адаптацию.

– Да я хоть завтра!

– Завтра не получится. Прощай. И вот что. Возьми от меня на память… Что бы тебе подарить?.. Да вот хоть мою трость. Бери, бери. Все-таки мы знакомы пятьдесят лет!

– А вы как же без нее?

Он засмеялся:

– Я и без нее хожу не хуже зрячих. Белая трость не для того, чтобы видел я, а для того, чтобы видели меня. Издалека. И приготовили свое милосердие. Вдруг я рядом поскользнусь? Теперь прощай.

И он ушел твердой походкой.

Он быстро уходил в пелену дождя, а я так и не задал вопроса, который вертелся на языке: почему вы слепой, ведь перитонит вроде с глазами не связан…