Полдень, XXI век, 2012 № 10

Становится жарко, надо бы молоко поскорее везти, пока не прокисло, хотя оно в институте все равно к концу дня прокиснет. Холодильников-то у нас нет. Даже смешно — институт криобиомедицины, жидкого азота с температурой минус 196 хоть залейся, а молоко прокисает. Бабоньки наши сами ведь его не пьют, а несут детишкам домой. С осени до весны все окна лабораторий снаружи завешаны авоськами с пакетами, а летом — беда. Попробовали наши бабоньки как-то трубочку из дьюара с азотом под поддон провести и на тот поддон пакеты укладывать. Рассчитали нужный расход азота и на какой высоте молоко класть, чтоб не замерзло, а только около плюс 4 чтобы было, но начальство велело это рацпредложение расформировать за нецелевое расходование материалов, а мы повышенные обязательства по экономии всего-всего взяли перед 50-летием великой революции. Говорят, что в ноябре всем премии в размере зарплаты дадут по поводу юбилея, а некоторым и ордена. Орден мне не светит, а лишние 90 р. не помешают.

Вот наконец и Василий. Вынырнул из каморки заведующей весь красный, потный, но довольный. В одной руке накладные, другой приглаживает разлохмаченную полулысину. Так, теперь ясно, чем его молоко привлекает. Поехали.

* * *

Инка за молоком не пришла, хотя ей при работе с рентгеном оно явно показано. Смурная она последнее время. Они там какую-то мощную работу проделали, на премию их выдвинули и совсем было уж утвердили, как на тебе, шестидневная война в Израиле. Казалось бы, какое нам дело, ан нет, в высоких инстанциях посмотрели еще разок на список кандидатов в лауреаты и изрекли: «Не надо нам такой синагоги». Инка говорила, что завлабом пытались прикрыться — он коренной сибиряк без всяких примесей, чистота породы четыре девятки после запятой, как у цинка, монокристаллы которого я выращиваю, но инстанции знают всё, и жена его, Мирра Соломоновна, переломила, как соломинка, шею высоких верблюдов. Хотя соломинка она весом пудов в восемь — видел ее однажды. Инка сказала, что это новый шеф КГБ, какой-то Андропов, только что назначенный, сразу начал проявлять бдительность.

Работает она в закрытой части. Мне туда хода нету, туда особый пропуск нужен. Говорят, там платят больше, но зато форму допуска такую требуют, что до пятого колена проверяют. Мне-то бояться нечего, надо будет попробовать, хоть Инка и не советует, говорит, на всю жизнь невыездным станешь. Да я, вроде, никуда ехать и не собираюсь. Мне и тут неплохо. Вот универ через пару лет закончу, на вечерке особо напрягаться не надо, тем более, когда работаешь по специальности, а потом сразу в аспирантуру, заочную, конечно, чтоб из лаборатории не уходить, а уж из кандидатов в доктора при моих способностях и анкете как нибудь продеремся. В партию надо бы вступить, пока я пролетарием числюсь — лаборантской ставки не было, так меня слесарем оформили. Я сначала обиделся, но умные люди объяснили, что так даже лучше. И Инка подтвердила.

Инка. Все время она на ум приходит. Особенно в последнее время. Она некрасивая, длинная и на шесть лет меня старше. Умная, конечно, но несчастливая. Может, потому что умная.

* * *

В той закрытой части, куда мне ходу нет, что-то странное делается. Инка стала совсем плохая. Я ее редко вижу, неохота мне, чтоб про меня с ней болтали, хоть все равно болтают, я слышал. Когда последний раз ее видел, с неделю назад, она что-то про новую тему проговорилась. Я было спросил, чего это, а она тут же на другое свернула. Значит, что-то секретное снова.

А я секреты не люблю. Тайны эти государственные. И тайн никаких у нас в лаборатории нет, разве что сколько молока в день у нас прокисает, в ЦРУ мечтают узнать. А у Инки тайны какие-то есть. И, видно, нехорошие тайны. Хотя разве тайны бывают хорошие? А про вирусы она здорово рассказывает. Они у нее как живые получаются, хотя, по ее словам, пока непонятно, живые они или нет. Вроде как кристаллы, а размножаются. Вот наш институт ими и занимается, потому как кристаллы. Я ведь кроме цинка и другие кристаллы выращиваю, хоть и не вирусы, а щелгалы, то есть щелочно-галлоидные кристаллы. Если кому интересно, кухонная соль тоже к ним относится.

Половина института открытая, все знают, кто чего делает, а вторая половина — закрыта наглухо. У дверки стоит парень, ну, может, чуть меня постарше, и дальше него только по пропуску, на котором то ли бабочка, то ли цветочек нарисован. Лаборанты все гадают, есть ли у него пистолет. Одни говорят: нет, не видно, а другие говорят, что он у него подмышкой, вот и не видно. Желающих пощекотать его подмышкой пока не нашлось, хоть я подбивал, но надежды пока не теряю.