Поле Куликово

— Избави нас, пресвятая матерь божья, — женщина перекрестилась. — Да ты вставай-ко, умойся, Федор велел тебя к столу звать.

За обедом Дарья едва узнавала Бастрыка. Причесанный, по-домашнему размягченный, в чистой бязевой сорочке, он походил на настоящего большого купца, каких Дарье случалось видеть в Пронске, где она бывала с дедом каждую зиму. При взгляде на Дарью покатые медвежьи плечи его словно опали, в глазах явилась ласковая снисходительность, даже цвет их менялся — не свинцовыми казались, а дымчато-серыми, с просинью. Поваренок подал пироги из ситной муки с мясной начинкой. Хотя Дарья с утра крошки во рту не держала и роскошь еды в голодную пору удивила ее, она жевала, почти не чувствуя вкуса, смущенная пристальными взглядами Бастрыка. За пирогами последовали жирные караси, жаренные в сметане, и, наконец, щедро приправленный зеленью суп, сваренный не то из курицы, не то из рябчика или куропатки, с ситным хрустящим калачом. Когда трапеза подошла к концу и Дарья ищуще глянула на красный угол, Бастрык добродушно сказал:

— Не спеши, Дарьюшка, еще малиновый мед не приспел. Пока его сготовят, расскажи-ка нам все сызнова. Этот черт оглашенный Кузьма, видать, сам перепугался и село мне нашарохал — ничего-то я не понял толком. Еще найдутся дураки, побегут в лес от работы отлынивать.

Дарья рассказывала, потупясь, Бастрык слушал, не перебивая, ковырял ногтем в зубах. Серафима вздыхала, осторожно гладила руку девушки. Четвертый застольщик, волостной пристав, казалось, говорить не умел — только зыркал на рассказчицу темными косоватыми глазами. Когда умолкла, Бастрык спросил:

— В дороге-то не замечали за собой погони?

Дарья отрицательно покачала головой.

— На татар не похоже, — Бастрык глянул на пристава. — Может, разбойный мурза решил поживиться?

— Пленный говорил, будто сам Мамай на Русь идет.

— «На Русь»! Русь, она пока разная. На Москву — ино дело. С Ольгом мир у них. Какой-никакой, а все ж мир. При тебе, што ль, татарина пытали?

— Нет, я видела, как его в Москву повезли.

— То-то и оно, што в Москву, — раздумчиво произнес Бастрык. — Однако мужики мои задержались. — Он опять вопросительно глянул на пристава. — Шестой день, как послал их в Орду с овсом. Об эту пору за добрый корм татары не торгуются. На одной траве породистого коня не выхолишь, на травяном мешке мурза ездить не любит. Коли с вашей деревней не сплошка, то и не знаю…

— Гляди, хозяин здесь ты, — буркнул пристав.

— Может, нам потихоньку нагрузить подводы? — робко заикнулась ключница. — Береженого бог бережет.

— Ты ишшо в советчицы лезешь! — рассердился Бастрык. — Народ, он неш слепой? Завтра все побегут. А што мне князь велел? Сидеть и народ держать до его слова — то-то! Князь лучше нас знает. Шутка ли этакое хозяйство бросить! А хлеба? Вон какие ноне вымахали, сколь уж лет этакого урожая ждали!.. Мамай-то небось явился Димитрия попугать. Че б ему торчать у Воронежа-реки?

Он огладил бороду, с усмешкой продолжал:

— А коли Мамай с Димитрием резаться надумал, нам от того лишь польза. Купцу оборотистому от войны прибыток — товар дорожает. У нас ярлычок от самого главного их человека по торговой части — от хана Бейбулата. Верно, пристав?

— Ты хозяин здесь, гляди. Мне б только порядок…

— Ванька, черт! — сердито крикнул Бастрык поваренку. — Иде ты там с медом?

— Иду, сами ж велели обождать.

— Не до ночи ж!

Мед был липок, сладок, шибал хмельком, Дарья, кажется, такого сроду не пила, но и мед терял вкус под упорным взглядом Бастрыка. Никак она не могла представить, чтобы этот пучеглазый, широкобородый, с огромными руками мужик стал ее женихом и мужем, «И зачем я осталась?..» Но как и с кем добиралась бы в Москву?

Прежде чем подняться из-за стола, Бастрык сказал:

— Ты пока, Дарья, помогай по дому Серафиме. Да подумай: надобно ль тебе в Москву-то? А ну, как своих не сыщешь? В чужом городе пропасть — раз плюнуть. И дороги нынче опасны.

Дарья лишь сильнее потупилась: решила стоять на своем.

— Однако почивать пора, солнце-то вон как печет. — Бастрык поднялся, небрежно осенил себя крестом, удалился.

Проводив Дарью до светелки, ключница шепнула:

— Крючок накинь, деточка. И теперь, и особливо ночью. Без меня не открывай ему — это ж такой кобель хитрющий. А словам его не верь, он ведь и на мне жениться обещал.

Дарья покраснела до слез, ткнулась в пышное плечо женщины.

— Возьми меня к себе, тетя Серафима. Или ко мне пойдем, я на полу лягу.

— Ничего, деточка, ничего, — она снова гладила Дарью. — Я буду близко… Господи, волосы-то у тебя — чисто золото, так и льются, так и светятся, вот-вот руку обожгут. Такого ли тебе жениха надо?! Паренька бы молоденького, кудрявого да развеселого, чтоб день и ночь миловал тебя, голубку светлую. Иди-ко, иди поспи, чтоб щечки стали свежими да румяными, а то вся с лица спала, сиротина моя горемычная, — и, поцеловав девушку, ласково подтолкнула в дверь светлицы.