Поле под репу (СИ)

В глаза явно бросалась его гордая осанка — развёрнутые плечи, прямая спина, подбородок, уткнувшийся в небеса. Паренёк и раньше не выглядел забитым рабом, а сейчас он был полноценным, свободным человеком, что демонстрировал всем своим видом. Его руки и шею не стягивали кожаные ремешки.

— Янепонимаю? Что тебе? — он улыбнулся. И вновь на краткий миг солнышко раздвинуло тучи и погладило Сладкоежку тёплым, ласковым лучом. Кто же ты? И почему здесь? Но Дуня задала другой вопрос.

— Ты теперь с ними? — она махнула рукой на «кумира».

— Да.

— Берегись.

Он криво ухмыльнулся. Насмешливо так. И одновременно серьёзно. Он не дурак, он не скажет подопечной, что будет, так как и впрямь побережётся — мозгов на то и другое хватает.

— Это тебе, — Дуня изумила сама себя: она сняла с шеи колечко-амулет и надела на защитника. Тот не успел отклониться — тоже не ожидал от странной девицы такого.

— За что? — искренне удивился он.

— Ты добрый.

Он пожал плечами.

Некоторое время они шли молча. Городские стены различались уже настолько, что между тупыми зубцами просматривались люди и какие-то деревянные конструкции, вроде кранов-подъёмников. Над центральными воротами, к которым выстроилась очередь из караванов, обозов и одиноких путников, колыхались разноцветные стяги. Они же виднелись над боковыми, высокими и толстыми, башнями и в глубине города. Стены украшали узкие длинные полотнища с рисунками — огненная лошадиная голова, белая пушистая собака и ещё что-то неопознанное, словно знаки на полях или летающие тарелки в небе. Ветер трепал широкие ленты и звенел колокольчиками на чахлых придорожных деревцах. Праздник?

— Вечный, — будто прочитав мысли, неодобрительно хмыкнул Сладкоежка. Скривился он так, что Дуня закрыла глаза — подростку этот город и люди в нём не нравились. — Ты забавная. — Девушка расценила следующие слова именно так. — И странная.

— Ты тоже, — она ответила на родном языке, — хм, странный.

Сладкоежка нахмурился, но о переводе не заикнулся. Может, сам догадался — с ушлого паренька станется.

— Сладкоежка, а это… — Дуня тронула ошейник. Она не знала слова «законно». — Это хорошо?

Он понял.

— Нет, — покачал головой. — Плохо. Очень плохо. Император, — он изобразил телом нечто величественное и пафосное, — запрещает.

— Тогда почему?..

— Император далеко, его… — Дуня решила, что он сказал «армия», — его армия далеко. Его люди… — по крайней мере, именно так — «люди» — Сладкоежка называл воинов Пятиглазого, — его люди далеко. Здесь свои хозяева. Они… — Паренёк говорил, как прежде, долго. Умело изображал руками виселицу, розги, палача. Две шатающиеся чаши — весы. Монеты. Каким-то образом ему удалось показать золото. Людей — рабов и свободных. Сладкоежка честно, нисколько не боясь «кумира», его недовольства, объяснил незадачливой подопечной, что творимое с ней и другими не только плохо с точки зрения местной культуры, но недопустимо, подсудно. Карается смертной казнью и никак не меньше. Однако некому здесь помочь невольникам — истинной власти не хватало внимания, она не могла дотянуть рук, пощупать пусть и богатые, но далёкие окраины. Вот, когда Императора обеспокоят сокровища и самостоятельность провинции, когда он испугается бунта, когда… тогда вряд ли рабам станет лучше — полягут вместе, а то и раньше или вовсе за хозяев.

До тех пор здесь правят свои владыки и действуют свои законы. И пока что поместные хозяева знали, как отвратить взор всевластного господина.

Подросток в сложившихся обстоятельствах попросту воспользовался шансом. Сладкоежка жаждал свободы. Дуня не была против — лишь надеялась, что друг не заплатит за свободу больше того, чего она стоила. За себя, например, девушка поручиться не могла…

— В телегу! — рявкнул охранник. Сладкоежка едва заметно дёрнулся в сторону кибитки, но с твёрдого шага не сбился. Теперь паренька эти приказы не касались.

Дуня вздохнула и печально, напоследок, посмотрела на друга.

— Прощай, — тихо бросил он. — Пусть тебе повезёт.

— И тебе.

Он исчез за старшими. Дуня взгромоздилась на телегу. По прикидкам девушки — в очередях маяться ей приходилось и не раз — у неё остался час, чтобы освоить волшебство. Знать бы: могла ли она это сделать.

Город гудел и волновался. Кричал, трещал. Хохотал. Плакал. Пихался и ругался по пустякам. Манил ароматами — свежей выпечкой, жарким, молочной кашей. Кружил голову — резким запахом специй, духов, пива и прокисшего вина. Отталкивал, доводил до тошноты вонью — канализацию здесь представляла пара стоков по бокам мощённых раздолбанным камнем улиц. Для богатого торговца, каким город представлялся снаружи, он был запущен… возможно, жители его и гости трудились лишь на себя, забывая об общественных нуждах.