Поле под репу (СИ)

Ошиблась направлением. Но Дуня не стала метаться, искать да размышлять, как быть, а шла, пока шлось.

В какой-то момент обнаружила, что идёт по чему-то, отдалённо напоминающему заброшенную сельскую дорогу. А потом появился он. Прискакал откуда-то сбоку, выбрал тот же путь, но обогнал. Затем вернулся и пустил странную, округлую, судя по тени, животину шагом.

Дуня не смотрела на незваного спутника. Какое ей до него дело? Хочет плестись рядом — пусть плетётся. Хочет пялиться — пусть пялится, благо всё едино не на что. Дуне плевать.

— Девочка, — наконец решился он. Странница не вздрогнула, виду не подала, что услышала, хотя в голосе незнакомца слышался шорох далёкого прибоя. Маг. Или тот, кто умеет пользоваться заклинаниями. — Девочка, ты безусловно красива и даже сейчас вызываешь интерес и желание, но должен отметить, ты поступаешь опрометчиво, гуляя обнажённой по пустыне. Ты неместная, у тебя слишком нежная плоть для здешнего солнца. Да и раны тебе следует промыть.

Девушка сделала ещё шаг-другой и упала. Всё. Дальше не шлось.

Её пытались поцеловать. В нос. Вернее, во всё лицо — нос был центром чужой любвеобильности.

— Лео! Отстань! — донеслось накатной волной. Мужской голос, памятный по нравоучению о голых девицах в горячих песках. — Она не будет с тобой играть. Ей нужно отдохнуть.

Дуня проморгалась. На переднем плане — огромные мясистые губы, то ли из-за формы, то ли и впрямь вытянутые в трубочку. За ними фоном — добродушные карие глаза в едва уловимую голубую искорку. Всё это окружали короткая желтоватая шерсть и запах, от которого свербело в носу — дикая смесь конского пота и цветочных духов.

— Лео! Сейчас надаю по твоей длинной шее и выдерну хвост!

Тон не соответствовал содержанию так же, как если бы мать обещала дать обожаемому чаду ремня, который в реальности мог вылиться разве что в лёгкий подзатыльник. Впрочем, подзатыльник — тоже неприятно, поэтому губы и глаза отдалились. К ним добавились узкие ушки, постоянно двигавшиеся — вверх-вниз, вперёд-назад, а теперь по кругу — и пять рожек.

— Лео, паршивец, займись лабиринтом.

Вообще-то это были не рожки, а букет васильков. Ей снова снятся цветочные жирафы? Странно, Дуня никогда не знала, что видит сон, пока не просыпалась, даже тогда, когда сон и пробуждение тоже случались во сне.

— Лео, я тебя понимаю, она поразила тебя в самое сердце. Но ваш роман обречён.

Зверюшка печально — или всё-таки кокетливо? — затрепетала ресницами и тряхнула головой. С рожек-васильков, как и в предыдущий раз, полетела пыльца. Дуню согнуло жестоким приступом чихания.

— Ну вот, разбудил.

Жираф отпрянул, но никуда не делся, наблюдая за происходящим издалека.

— Как ты себя чувствуешь, девочка? — рядом присел мужчина.

Носил он светлые одежды и сверкал на солнце русыми волосами. Внутри всё замерло — Тацу! Дуня расплылась в счастливой улыбке — и наваждение исчезло. Незнакомец был незнакомцем. Ничуть не похожим на менестреля — только и связывал их цвет шевелюры, да и он не без оговорок. Где-то более рыжий, с проблесками седины, а где-то — тёмно-коричневый вперемешку с синими, как костюмы советских школьников, прядями. Будто в пару к чёрно-алой причёске Дуни.

— Всё так плохо? — мужчина прикоснулся ладонью ко лбу. Девушка почувствовала покалывание — не в своём теле, в его. Как с Вирьяном, когда он лечил от воспаления лёгких. Волшебство, целебная магия. — О-оо, аллергия на васильки. Лео! — он посмотрел вверх, на жирафа. — У неё на тебя аллергия, так что иди — ешь свою акацию, заодно подравняешь мне садик.

Дуня ещё некоторое время бессмысленно пялилась на чародея, а потом поняла, что под скатившимся на талию одеялом ничего нет. Совсем ничего! Девушка судорожно потянула покрывало вверх и прижала к груди.

— Хе, и впрямь пробудилась, — оценил испуг русоволосый. — Да ты не бойся. Я тебя не трону — это раз. И два: я не лгал, тебе есть что показать, девочка. Другой вопрос, ты в целом не в моём вкусе, да и кушать тебе следует побольше. Неплохо бы добавить в рацион мяса.

— Не надо мяса, — она бы захныкала, не ощущай сухости в горле. — Не надо. — Бедняжка спрятала лицо в ладонях, вновь позабыв, что собеседнику тогда будут видны те части тела, которые она не выставляет на всеобщее обозрение. — Не надо.

Она их убила. И… Дуня не знала, что способна на такое: она, как за алтарём по поводу зарезанных детей, нисколько не печалилась, не переживала из-за того, что убила их. Она не сожалела об этом. Но вот о том, что убивала

… А ведь если подумать, это у неё не первый раз.

— Не надо — так не надо. Не настаиваю, лишь предлагаю. Ты вегетарианка? Дала обет почтения братьев наших?

— Н-нет. Тут деревня каннибалов. Была.

— Была. Так ведь давно, нечего уж о ней вспоминать… хотя там до сих пор ничего не растёт при целом-то озере. Ты лучше скажи, кто тебя обидел настолько, что ты голая гуляла по безлюдной, не одну сотню лет безлюдной пустыне.

— Безлюдной? Не одну сотню лет? — отстранённо почти удивилась девушка и спросила невпопад: — Можно попить? И поесть… ничего нет? Пожалуйста.

— Хм, то не надо ей мяса, то надо…

Дуня дёрнулась.