Полет бабочек

Томас прибавляет шагу, и ей приходится напрячь мышцы, чтобы поспевать за ним. Она скучает по своим прогулкам. Ей не хочется оставлять мужа дома надолго — вдруг она будет ему нужна или он решит заговорить, а ее не окажется рядом, и никто, кроме Мэри, это не услышит. Она отлучается лишь в церковь, и то совсем ненадолго, рано утром, пока он не проснулся. Мэри велено, если с ним будет что-то не так, прийти и вызвать ее, но пока эти походы в церковь ничто не нарушало.

«Надо с ним разговаривать», — думает она. О чем можно с ним говорить?

— Помнишь, Томас, как я в первый раз отправилась с тобой ловить жуков? — Она не ждет ответа. — И как сильно я возмущалась? Ты тогда обещал мне пикник, а сам так разволновался, поймав какого-то жука — не помню какого, может, рогача? — что отказался от еды и вообще оставил меня сидеть там в тени и мерзнуть! Но потом я стала умнее, согласись: в следующий раз взяла с собой книжку.

Они идут мимо развилки по тропе, в сторону скрытой от глаз низины, где Томас однажды пытался заняться с ней любовью. Она снова берет мужа под руку и осторожно ведет его вниз по тропинке. Под ногами хрустят веточки, пружинит опавшая листва. Софи поднимает руку и проводит ею по растрескавшейся коре дуба. В этой текстуре дерева пальцы нащупывают крошечные долины и устья рек — целая страна для тысяч насекомых. Они доходят до места, хранящего их тайну, и Софи тянет Томаса за рукав, чтобы он остановился. Теперь, когда не слышно шороха шагов, лес встречает их полной тишиной. Томас закрывает глаза — кажется, он вдыхает воздух порами, как это делает лягушка. В тени, рядом с крепкими и сильными стволами деревьев, прохладно. Софи вдруг понимает, как здесь тихо. В обыденной жизни все всегда издает какие-то звуки — будь то цокот лошадиных копыт и скрип экипажа или лай собак на проезжающий автомобиль. Даже на самых спокойных набережных, у реки, вода шумно плещется у берегов или бьется о причалы.

Она целует его в щеку. Это напоминает ей то, как она в детстве целовала отца, желая ему спокойной ночи. Такая же вялость кожи и неподатливость тела, нет в нем желания прижаться к целующим губам, как это сделал бы любящий человек или даже просто друг. Каждый вечер нянюшка приводила ее в кабинет отца — это было единственное общение с ним в течение всего дня. Софи вставала у его кресла и рассказывала о том, какие уроки сделала и что узнала за прошедший день, затем тянулась к нему теплыми губками и целовала в подставленную щеку. После этого отец отворачивался — это означало, что няне пора взять ребенка за руку и увести. Софи каждый раз оборачивалась в надежде, что отец повернет лицо, хотя бы однажды, и тайком улыбнется ей, а она поймает эту улыбку и заберет с собой в постель. Но видела только равнодушную спину, горой нависавшую над письменным столом, — отец что-то быстро писал как безумный, совершенно позабыв о дочери.

Томас не брился уже некоторое время; небольшая рыжая щетина пробивается сквозь кожу, но уже можно сказать, что лицо его покрылось приятным пушком. Теперь это действительно напоминает бороду. Когда она отодвигается от него после поцелуя в щеку, он отводит в сторону глаза: это все тот же незнакомый лягушонок Томас, а вовсе не принц. Но он немного краснеет, и на мгновение она видит перед собой застенчивого юношу, с которым познакомилась на набережной во время праздника. В гостинице «Звезда и подвязка» было чаепитие с танцами, и Томас пару раз наступил ей на ногу во время вальса. Позже, тем же вечером, когда набережная осветилась огнями, он попросил ее о новой встрече. Огоньки отражались в зыбкой воде. И когда он накрыл ее руку своей ладонью, она ощутила себя невесомой — как те китайские фонарики, которые на их глазах поднимались в воздух и вращались в потоках летнего ветерка.

Она решается оставить его ненадолго и идет к просеке между деревьями, где перед ней открывается вид на долину. Однажды она уже стояла на том же самом месте — тогда нянюшка привезла ее, маленькую девочку, в Ричмонд на один день. Она случайно заблудилась и оказалась здесь, когда солнце садилось за Виндзорским дворцом. Она смотрела вдаль и знала: впереди ее ждет что-то очень хорошее — может, она выйдет замуж за принца и будет жить в замке. Темза серебристой лентой вилась перед ней. Сейчас это все та же река, на поверхности которой темнеют точки гребных шлюпок. Вдалеке виднеются трубы водопроводной станции в Санбери и остров Ил-Пай [2], где, как говаривала нянюшка, запекают в тесто угрей для всей Англии. Слева призрачной дымкой проступают очертания ее родного Кингстона-на-Темзе — они сливаются с голубым туманом далеких холмов Суррея.