Полет орла

Дело дошло почти до бунта, но в конце концов мужики осознали: у нового барина-генерала нрав крутой и непреклонный. Но – справедливый, что правда, то правда. Словом, хозяин пришел настоящий, не бывший арендатор, тяпа-растяпа. Пришлось покориться, и вроде всё улеглось.

Переименовав свое сельцо в Сеславино, отставной генерал зажил уединенно, почти не заводя знакомств с местными помещиками и редко куда-либо выезжая. Он полностью погрузился в заботы по ведению хозяйства. Его считали мизантропом. По слухам, поведение его было невежливым даже по отношению к дамам. Но письма Сеславина к жене брата Софье Павловне и к своей любимой племяннице Марии Николаевне Огарёвой – любезны, ласковы, задушевны. Ему претило общение с соседями-помещиками и их женами, раздражали меркантильные разговоры, уездные сплетни и неумеренное возлияние домашних наливок.

«Вы желаете знать о моем житье-бытье? – писал он любимой племяннице Марии Николаевне. – Извольте, я удовлетворю ваше желание. Земледелие, сообразно нынешнему состоянию науки, раздел земель с весны до осени и борьба с невежеством, что жесточнее всякой другой борьбы, – суть всегдашние мои занятия. У нас здесь погода стоит прекрасная, призывает в поле для обозрения работ, и, как некто сказал: “Взгляните на сии бразды, возделываемые земледельцем, на них зреет слава и величие государства”».

И действительно, во время полевых работ, Сеславин вставал рано утром, верхом объезжал свои владения, которые он значительно увеличил. Его сопровождал давний его слуга, толковый и опытный Василий, да еще один помощник, наподобие учетчика и канцеляриста. Крестьяне привыкли к строгим требованиям помещика Сеславина, и урожаи на его землях значительно улучшились.

Кроме того, он неизменно прогуливался в своей заповедной березовой роще, где сияние исходило в погожие дни от колоннады белых стволов, где летом беспрерывно звенел птичий хор и томительно-сладостно пахло земляникой. В сильную летнюю жару Александр Никитич сидел в избранном заранее тенистом месте у речки Сишки, там, где у берега бил ключ и скатывался студеным ручьем. Старые раны в жару нестерпимо болели, и он искал спасения в прохладе.

Сеславин, как он привык с молодых лет, много читает. «Чтение, книги – единственная страсть моя», – неоднократно повторяет он в своих письмах. Он собрал прекрасную библиотеку, состоящую в основном из исторических и военно-исторических книг – от «Записок о Галльской войне» Юлия Цезаря до пресловутого французского военного теоретика Жомини, над которым подшучивал в стихах Денис Давыдов, а также таких, как Кох, Лористон и многих других. К литературе художественной он относился гораздо прохладнее. Стихи считал несерьезным чтением, забавой. У него остался литературный вкус человека XVIII столетия, когда «властителями дум» были Монтескье, Шатобриан, Руссо. «Новую Элоизу», «Исповедь» Руссо Сеславин перечитывал многократно.

В тиши своего кабинета он нередко брался за перо, вспоминая о былом, о пройденном пути безупречного воина, патриота своего Отечества, за которое он «не жалел крови». Иногда ему казалось, что судьба была к нему несправедлива: он, предупредив Кутузова об исходе Наполеона из Москвы, спас Россию, следовательно, и Европу, но не оценен в той степени, которой он достоин. Другие его бывшие сослуживцы, не сделавшие в сравнении с его подвигом ничего значительного, в чести у двора, им назначены высшие чины и награды, а он, забытый всеми, отставной генерал, прозябает в далеком от столиц, от деятельности, признания, славы маленьком сельце…

Однако он нарушил свое уединение, когда по приглашению императорской канцелярии присутствовал на открытии Александровской колонны на Дворцовой площади в честь 12-го года.

Вызвали его и на церемонию открытия монумента на Бородинском поле в 1839 году. Съехались многие, оставшиеся в живых, генералы и офицеры, ветераны великого сражения. Николай I приказал 26 августа устроить грандиозные торжества.

Природа также словно приняла участие в праздновании героического сражения русской армии против оккупантов, пришедших со всей Европы, чтобы уничтожить ее, сломить сопротивление русских и установить новые законы над порабощенной Россией. И сражение, происшедшее здесь, на полях близ деревни Бородино, показало и самоуверенным французам, и всем другим солдатам из побежденных Наполеоном и примкнувшим к нему армий, что русские могут воевать не только смело, самоотверженно и стойко, но и с совершенно невиданным упорством, презрением к смерти и готовностью биться до конца, до последнего офицера, солдата и казака. До последнего вздоха.

Когда яркое солнце взошло над Бородином двадцать семь лет спустя, то будто повторилось все, как и в первые минуты и часы сражения, того, давно прошедшего, – и такой же ветерок гнал редкие облака по ясному небу, и так же чувствовалась осенняя свежесть.