— Точно Воронов, — подтвердил стоящий у двери милиционер. — Он сам так назвался. Говорил, что муж, просил пустить...
— Разберемся, — хмуро посмотрев на милиционера, сказал следователь. — Еще раз извините, Павел Дмитриевич, сами видите... Голова кругом... Вы можете идти.
— Как это идти? — не понял Павел.
— Домой. Завтра-послезавтра продолжим разговор в прокуратуре. Или могу к вам заехать...
— Да как же я пойду? А отец?
— Тогда пройдите к нему, пожалуйста, — сказал следователь. — Надо здесь заканчивать поскорее, протоколы составлять, всякое такое. А то еще что-нибудь произойдет... Где этот... ну, гэбист, Фролов? — спросил он какого-то молодого человека, выходящего из гостиной.
— Там. — Молодой человек показал себе за спину. — Бумаги пишет.
Следователь вздохнул.
— Пойду... вопросы согласовывать. А вы идите, Павел Дмитриевич.
— Я на кухне посижу, можно?
— Эй, с кухней кончили? — крикнул следователь в пространство.
— Кончили, — ответил стоящий рядом молодой человек. Следователь вздрогнул и укоризненно посмотрел на него.
— Можно, — сказал он Павлу.
Павел вышел на кухню и закурил. Ну вот! Собственная семья не состоялась, а теперь и родительская рухнула. Ушла Елка. Одного взгляда на мать достаточно, чтобы понять, что и она уходит безвозвратно. Отец... он остается. Но одному Богу известно, каким он будет теперь, без работы, без семьи...
— Ну уж нет! — прошептал Павел. — Его мы с Нюточкой вам не отдадим...
И погрозил кулаком в ночную темноту.
Он и не заметил, как опустела квартира. Кто-то совал ему на подпись какие-то бумаги — он подписывал, не читая. В прихожей шумели, топали, переговаривались. Сознание его безучастно отмечало: вот выносят Елку, вот — мать, обездвиженную, вырубленную лошадиной дозой какой-то гадости, вот хлопают двери. Раз, другой, третий. И стало тихо. За пределами кухни громоздилась тьма, обволакивающая, приглушающая звуки.
Павел вышел в темную прихожую, щелкнул выключателем. Из зеркала на него глянул бледный, тощий сутулый су ъект средних лет с черными мешками под глазами. авел поспешно перевел взгляд выше, прочел корявую красную надпись: «Прощай, изменщик коварный!», вздохнул, сделал два шага в ванную, сорвал с вешалки банное полотенце, занавесил им зеркало и отошел за меловую черту, обозначившую контуры совсем недавно лежавшего здесь тела. Тела...
Павел рванулся к телефонной тумбе, распахнул дверцы, вытащил старую, истрепанную записную книгу и раскрыл на букву "Р". Есть! Он набрал давно забытый номер. Трубку сняли после первого же гудка.
— Рива Менделевна! Здравствуйте, это Павел Чернов. Поздно? Извините, что разбудил... Вы не спали? Будьте любезны, адрес Лени и телефон, если есть... Да, очень срочно.
Павел записал адрес — своего телефона у Рафаловича не было. Он хотел сразу позвонить на телеграф, но передумал. Лучше сходит завтра утром, с бумагой, подтверждающей... Нет, все-таки не укладывается в голове. И что с того, что в последние годы сестры в его жизни как бы и не было? От этого только хуже. Если бы чаще был рядом, старался помочь, понять, может быть, и не было бы сегодняшнего... Ладно, что теперь толку.
Павел расправил плечи и через темную гостиную прошел в отцовский кабинет. Дмитрий Дормидонтович сидел все в той же позе. Но папки и листочки были подобраны с пола и аккуратно разложены на столе, рядом с заявлением.
— Чай будешь? — спросил Павел. — Я поставлю. Дмитрий Дормидонтович будто и не слышал его вопроса. Павел терпеливо ждал. Прошло минуты две, потом отец медленно-медленно поднял голову, посмотрел на него.
— Чай? — переспросил он чужим, сиплым голосом. — Чай не буду.
— Тогда иди спать. Прими радедорм или реланиум и ложись.
— Спать, — повторил отец. — А ты?
— Я тоже, — сказал Павел. — Дам тебе лекарство, покурю и лягу.
— Да. А Лида?
— Мама в больнице. Ей так лучше.
— Лучше...
Дмитрий Дормидонтович поднялся. Павел подхватил его под плечо, желая помочь, но отец отвел руку.
— Сам, — сказал он. И вышел на негнущихся ногах. Павел посмотрел ему вслед, послушал шаркающие шаги потом шум воды из ванной.
Вот черт, забыл, где в этом доме держат лекарства... В спальне, наверное.