Полет ворона

Она налила бокал, криво улыбнулась в зеркало и залпом выпила. Темно-красная струйка стекла по подбородку и пролилась на бежевую куртку-пиджак от Кардена. Елена матерно выругалась, скинула куртку на пол, потом подняла, отнесла в ванную, подставила было под струю воды, но сообразила, что такие пятна надо вроде бы выводить солью. Она пошла на кухню, положила куртку на стол, щедро посыпала солью из пачки. Пусть пока отлеживается. А мы тем временем перекурим и соберемся с мыслями. Не нажираться же сюда пришли, а думать.

А думать-то вот о чем. Этот слизняк, ее творение, в последние три месяца совсем уже скурвился — вдарился в запои, перестал мыться, сделался слезливым и непредсказуемым. Один раз явился на фирму пьяным и растерзанным, хотя она утром строго-настрого приказала ему сидеть дома и уехала без него. Добрался, гад, на попутке и метро, на глазах у всех ввалился к Жан-Полю в кабинет, стал высказываться. Хорошо, что спьяну забыл и тот хилый английский, которым владел (а из французского и выучил-то разве что «мерси», «комбьен» и «анкор юн водка»), и ругался исключительно по-русски, так что Жан-Полю пришлось пригласить ее и в переводчицы тоже. При ее появлении Воронов сник, стал просить прощения, и им вдвоем не составило труда вывести его на свежий воздух, затолкать в служебный «мерседес» и отправить подобру-поздорову домой. После этого скандала у руководства фирмы возникло очень серьезное намерение и вовсе отказаться от услуг столь «несбалансированного» специалиста из России, но по ходатайству того же Жан-Поля его оставили в покое до истечения срока контракта. Оставшиеся полтора месяца Воронов просидел в той самой гостинице, в которой началось их пребывание во Франции, выходя только в бакалейную лавочку, где можно было по дешевке купить кулинарного спирта, а заодно уж и булки. Правда, однажды он испортил-таки ей вечер. Они с Жан-Полем как раз принимали другого вице-президента фирмы, мсье Батистона с супругой, и где-то между аперитивами и зеленым салатом явился Воронов, устрашив своим клошарским видом впечатлительную мадам Батистон, и стал требовать денег. Елена выставила мужа в холл и заперла в чулан, где он гремел ведрами, угрожая донести в вышестоящие инстанции о ее аморальном поведении, пока не приехало такси, вызванное по ее просьбе Жан-Полем. Деньги за проезд до гостиницы она выдала шоферу, прибавив приличный пурбуар за хлопоты.

Доносов мужа она не боялась нисколько. От возможных неприятностей со стороны посольских кэгэбэшников она подстраховалась просто и элегантно: как только она наконец-то почувствовала интерес вице-президента к своей персоне, тут же пошла ко второму советнику по науке, «курировавшему» их пребывание, должным образом представилась, изложила свою версию создавшейся ситуации и, как честная советская патриотка, предложила свои услуги по части получения неофициальной информации. Второй советник немедленно вызвал еще какого-то деятеля и, согласовав с ним этот вопрос, предложение Елены принял, тем самым давая ей карт-бланш на тот образ жизни, который она себе наметила. Поначалу она не давала «товарищам» никаких сведений, отторговав время на вживание в образ и ситуацию. И лишь когда ее роман с вице-президентом обрел черты устойчивости, она рискнула сообщить Жан-Полю, что в посольстве знают об их отношениях и, угрожая скандалом и отправкой на родину, требуют от нее секретных сведений о работе фирмы. Разговор этот происходил под шум волн на живописном бретонском побережье, куда Жан-Поль повез ее на уикэнд, вдали от свидетелей и вполне вероятных микрофонов. Жан-Поль от души посмеялся над идиотизмом советских начальников и тут же экспромтом накидал ей целую кучу материалов для первого отчета — сборной солянки о реальных общеизвестных фактов и всякой чепухи. Потом они составили еще несколько подобных отчетов, которые даже удостоились похвалы советника по науке. При таком раскладе сплетни рядовых советиков, люто ей завидовавших, значили мало, а от любых обвинений Воронова можно было с легкостью отмахнуться по принципу «сам дурак».

Вернувшись в Ленинград, Воронов первые дни вел себя прилично: сходил с ней в гости к ее родителям, вручил подарки, как бы от них обоих купленные Еленой, и даже сумел без особых ляпсусов выдержать серьезные и обстоятельные расспросы Дмитрия Дормидонтовича о поездке. Правда, Елена и тут подстраховалась, сама отвечала на вопросы и не давала мужчинам уединиться в отцовском кабинете, умоляя в первый вечер после долгой разлуки не говорить о делах и напирая на то, что за три месяца, остающиеся до следующей поездки, они тысячу раз успеют обо всем наговориться. Вопрос об этой поездке и она, и, главное, Дмитрий Дормидонтович считали делом решенным. Для себя она не могла решить одного — брать с собой Воронова или нет. Вконец ли это отработанный материал, или еще не исчерпал себя в качестве объекта глумления? А решать надо было быстро: после праздников следовало начать оформлять выездные дела.