Вопрос этот за нее решил сам Воронов. На третий день, рано поутру, он, естественно, заручившись ее согласием и получив исчерпывающий инструктаж, отправился отметиться по здешнему месту работы — на комбинат. Вечером он домой не вернулся. Отсутствовал он два дня, Которые Елена провела, мучительно разыгрывая перед изнемогающей от тревоги старушкой свекровью беспокойство любящей жены… И вот вчера Воронов явился без шапки, в чужих замшевых ботинках, дыша гнусным многодневным перегаром. Явился и сообщил, что встретил женщину своей мечты и уходит к ней, оставляя Елене квартиру, имущество и сбережения. Маму он обещал забрать в ближайшее же время, как только устроится на новом месте. Держался он неровно — то петушился, крича, что он тоже имеет право на личную жизнь, то трусливо сжимался, будто его собираются бить: видно, срабатывал глубоко засевший в нем страх перед всемогущей женой и еще более всемогущим тестем. Елена в истинно французском духе пожала плечами — это, мол, твои проблемы, — вежливо попросила его полчасика прогуляться, пока она соберет его чемоданы…
Что ж, скатертью дорога. Значит, в Париж она летит одна. Это проясняет перспективу… Конечно, может быть, Воронов все это время попросту пьянствовал у того же Кузина, а теперь, с типичной для пьяного мужика логикой, решил сблефовать, выдумав какую-то женщину и рассчитывая хоть этим самоутвердиться и поднять себя в ее глазах — дескать, мы тоже имеем право и можем, — вызвать в ней хоть какое-то чувство: ревность, сожаление, комплексы по поводу ответно полученных рогов… Дурак, на что он рассчитывал? Что она будет страдать? Кинется следом и закричит? Папочке пожалуется?
Елена театрально прижала руки к груди и, пошатнувшись, поднялась со стула.
— Ой-ей-ей! — Причитая по-деревенски, она вышла в прихожую и остановилась перед зеркалом. — Ой-ей-ей, батюшки-матушки, бросил меня, изменщик коварный!
За стеклом кривлялась, заламывая руки, зазеркальная Елена. Она подмигнула ей, согнулась пополам от разбирающего ее смеха, выпрямилась, вылила в бокал остатки кагора, чокнулась с зеркалом и выпила.
— Прощай, изменщик! — криво усмехнувшись, сказала она. — Прощай навсегда!
Кружась, как в вальсе, она протанцевала на кухню, извлекла из сумочки губную помаду, в том же ритме вернулась к зеркалу и в самом верху его криво и старательно намалевала: «Изменщик коварный, прощай навсегда!!!» Писать помадой на зеркале — это тоже французский обычай.
Елена отступила на полшага, прочла написанное, улыбнулась и плюнула в зеркало, метя в надпись, но попав в голову своему отражению.
— Прости, золотко мое, — сказала она и стерла плевок подвернувшейся под руку пуховкой. — Не в тебя хотела…
Она зашла в гостиную, отодвинула стул, плюхнулась на него и, упершись локтем в стол, положила подбородок на ладонь.
Минус Воронов… Остается мадам Воронофф и мсье Жан-Поль. Жан-Поль Ленуар, по-русски Чернов.
Вот так-то!.. Блистательный, элегантный молодой бизнесмен, находчивый в разговоре, ловкий, как черт, в постели — мужские стати не Бог весть, но изобретателен, неутомим, хорошо работает руками и языком… Только росточком не вышел — метр в шапке, ей еле до уха достает, а ведь она не Бог весть какая каланча. Холост в свои двадцать девять, но не гомик, это уж точно. Возможно, бисексуал — это нынче в моде. Богат и с каждым днем становится все богаче, дополняя доходы от фирмы удачливыми биржевыми операциями… Потрясающий невежда, как и все французы, даже в том, что касается своего, родного: Матисса не знает, Равеля не знает, Виктора Гюго с трудом вспомнил. Зато точно знает, в каком из тысячи ресторанчиков лучше делают свиной паштет, а в каком можно сэкономить пару франков, не потеряв в качестве. «Шанель» по номерам различает с десяти шагов, по одной капле определит не только марку вина, но и год урожая. Изысканный вкус по части интерьеров, особенно спальных, дамского белья и легковых автомобилей… Лощеная скотина, типичный хряк-шовинист, в женщине видит, в лучшем случае, дорогую игрушку. Ничего, мон шер, я тебе покажу игрушку!.. Кстати, по этому поводу надо выпить… Кагор кончился, да и не годится за это дело пить отечественное… Ну-ка, поглядим… Во, «Дюбонне». Папаше вроде подаренный… Ничего, ему все равно пить нельзя, врачи не велят…
Елена лихо свинтила пробку с отливающей металлом бутылки и, не обнаружив под рукой бокала, хватанула из горлышка… Господи, какая дрянь! Будто пол-аптеки в себя влила! Не ссы, казак, атаманом будешь!
Значит, мсье Жан-Поль… С разводом, пожалуй, спешить не стоит — у нас не любят пускать за рубеж разведенных, тем более женщин. Бдят за моральным обликом, а во-вторых, стремятся, на всякий случай, оставить на родине заложника. Вот Воронов и побудет заложником… А она, не сразу, конечно, станет, как это… невозвращен-кой, вот. Немножечко определится там с Жан-Полем… и вообще, а тогда заявит, что выбрала свободу! Папаша, конечно, с должности своей полетит… Ну, это уже будут его проблемы. А она…
Стоп. За это надо выпить!
Она подкатилась к зеркалу, стукнула об стекло бутылкой и исполнила героический затяжной глоток…