Поляков

Двадцатые годы — время экспериментов, так называемой кабинетной системы обучения, а после — в 1930–1931 годах — исчезновение этих методик, введение общей и единой системы обучения.

В 1934-м школа была переименована и переформирована.

Здание было перестроено в шестидесятые годы, многое там изменилось, а досужий москвич знает его по трагическому памятнику ушедшим на войну школьникам и учителям: на углу здания, чуть выше человеческого роста, укреплена плита с четырьмя мальчишескими фигурами. За спиной у них винтовки с гигантскими штыками, будто бы настоящими.

Но война ещё вторгнется в наше повествование, а пока, в середине двадцатых, толпа мальчишек и девчонок входит поутру в здание бывшей гимназии.

Снова предоставим слово Н. П. Садковичу: «После революции гимназия стала школой смешанной, государственной, вначале 9-летнего, а позднее 7-летнего образования. В школе было до 17 групп и 630 учеников. Группами назвали классы, а первоклассников назвали учениками первой группы».

Помимо основной учебы в школе было много интересного. Шли занятия драматического, литературного и астрономического кружков. Проходили вечера, посвященные памятным датам. Издавались журналы классов: литературный, а также юмористические-сатирические («Кривое зеркало», «Колючка»)»^{13}

.

Заведовал школой тогда Александр Алексеевич Фортунатов (1884–1949) — педагог и историк. Директор школы прожил жизнь бурную и стремительную. Он окончил Московский университет, где учился у А. А. Кизеветгера и Р. Ю. Виппера, стал преподавателем на кафедре всеобщей истории, а за три года до рождения нашего героя — приват-доцентом.

Отец его, Алексей Фёдорович Фортунатов (1856–1925), был человеком знаменитым, профессором Сельскохозяйственной академии.

Знаменитый профессор славен в кругах московской интеллигенции, до семьи Поляковых доходят его слова, сказанные им с кафедры: «Если ставится ребром вопрос: «Знать или понимать?» — следует ответить: «И знать, и понимать». Но если вы спросите, что важнее для научной школы — приобретать знания или учиться понимать, я не затруднился бы ответить во втором смысле… Ловите дорогое время! Не откладывайте исполнение научных исследований по вашей собственной инициативе!»

Всё это даёт понимание смешанного запаха московской школы, куда по утрам торопится мальчик по фамилии Поляков, в этом запахе сочетаются жёсткость старого времени, неистреблённый гимназический порядок и запахи железа и машинного масла. Школа экспериментальная, в этом дань новому времени, в ней запах рабочего цеха мешается с запахами чернил и бумаги. Да, звучат страстные монологи на любительских спектаклях, но фоном к ним — визг напильников в школьных мастерских.

Там, в школе, он познакомится с мальчиком Володей, что станет его другом на всю жизнь. Товарищ по парте Володя, Владимир Яковлевич Козлов, станет потом известным математиком, членом-корреспондентом АН СССР в 1966-м, лауреатом премий и званий. Ну и партнёром по шахматам будущего министра автомобильной промышленности.

А пока все равны — все школьники, все решают одни и те же задачи. Пока жизнь мальчиков отдельна от политики, а в стране закипает борьба фракций: троцкисты воюют со сторонниками Сталина. Ещё ничего не решено, но теперь прогулки на ноябрьские праздники уже не столь благостны.

В 27-м напротив Манежа, в том доме, где была приёмная всесоюзного старосты Калинина, вывесили гигантский портрет Троцкого. С балкона кричит что-то неразличимое Зиновьев, а портрет уже стаскивают крючьями. Из маленького скверика вываливается толпа сторонников опального вождя, они поют «Интернационал», и неясно, кто прав, на чьей стороне сила. На улицах идёт драка, а в десяти минутах ходьбы, в арбатских переулках, — тишина. Витя Поляков сидит, склонившись над учебниками. Ему говорят — твоё дело учиться, и мать его, учительница, знает цену знаниям.

А в школе старшеклассники чуть не дерутся в коридорах. Одни называют других предателями, те кричат «Нэпманы! Оппортунисты!», а у Вити в тетради вода льётся по двум трубам в бассейн и чертятся треугольники с медианами и биссектрисами. Он — староста класса. Его дело учёт и контроль, распределение дежурств, правила и порядок. Точная наука, организация учёбы — вот что начинает определять его характер, который складывается медленно, но верно. Мальчик хочет быть нужным стране, а страна пока смотрит только на его социальное происхождение.

На фотографиях того времени — обычная размытость, мягкие линии. Лица кажутся другими, чем те, что будут жить на фотографиях в последующие десятилетия. Мальчик строг и подтянут, он — дань прошлому — в галстуке. Потом школьная строгость сменится распахнутым воротом рубашки. Но это будет потом, когда школьное время закончится. Пока всё строго — и почти по-старому, грохот школьного звонка, слышный отовсюду. Но в окна школы рвётся история — газеты говорят о рабочей помощи, войне в Китае и кризисе в Америке. Троцкий в опале, но мировая революция, о которой он кричал на митингах, кажется близкой.