Полибий и его герои

Ближайшим соседом карфагенян была Ливия. Царство это было делом рук Сципиона. Он освободил подданных Карфагена и объединил под властью первого местного царя Масиниссы. При жизни Сципиона Масинисса, видимо связанный данной ему клятвой, сидел смирно и не обижал соседей-пунийцев. Но Сципион умер, и руки у Масиниссы были развязаны. Он стал совершать набеги на карфагенян и отнимать кусок за куском их землю. По условию договора карфагеняне не имели права владеть оружием. Им оставалось одно — апеллировать к римлянам. В ответ на их жалобы Масинисса с видом оскорбленной невинности клялся и божился, что пунийцы нагло лгут в глаза: эта земля его кровная вотчина и принадлежала еще его дедам. Римляне, как обычно, отправляли уполномоченных разбирать все на месте. Все наши авторы согласно утверждают, что уполномоченные эти судили не по справедливости и всегда держали сторону Масиниссы. Удивляться не приходится. Даже самые справедливые и мудрые люди — а я далеко не уверена, что все римские послы были такого рода людьми — так вот, даже самые справедливые и мудрые люди не могут быть вполне объективны, если спорят их смертельный враг и лучший друг. А ведь Масинисса единственный остался верен Сципиону до конца в самые страшные дни. Кроме того, Масинисса был поставлен Сципионом как страж, наблюдавший за Карфагеном. Ни в коем случае нельзя было отталкивать его от себя. Наверняка многие римляне в душе радовались, что набеги Масиниссы ослабляют опасного врага.

Масинисса прекрасно понимал свое положение и отлично им пользовался. Он был лукав, коварен, изворотлив. Он умел дать понять квиритам, что Карфаген может в любую минуту взяться за старое, и искусно раздувал страхи римлян. Почувствовав свою безнаказанность, Масинисса наглел не по дням, а по часам. Он продолжал свои разбойничьи нападения. Но при этом царь Ливии преследовал тайную цель. Масинисса был человек масштабный. Его прельщала вовсе не перспектива немного пограбить или несколько расширить свои владения. Нет, он мечтал присоединить к себе сам Карфаген и стать хозяином огромной империи, объединяющей всю Северную Африку. Но римляне не могли допустить создания финикийско-ливийской державы. Они знали, что Масинисса уже стар, его дети получили пунийское воспитание, в его столице уже начали приносить детей в жертву по пунийскому обычаю, и вскоре окажется, что не Карфаген завоеван ливийцами, а пунийцы вновь присоединили к себе потерянную и теперь объединенную Ливию. А тогда — римляне убеждены были в этом твердо — Риму конец. Надо было что-то срочно предпринимать.

В сенате шли обсуждения и споры. Но вдруг на римлян обрушилась такая новость, которая заставила разом забыть о Масиниссе. В 157 г. очередное посольство принесло известие: карфагеняне строят военный флот! (Liv. ер. XLVII

). Сенат был вне себя от ярости. Посольство за посольством отплывало в Африку. Обстановка все более накалялась: из Карфагена доходили новые и новые тревожные слухи — карфагеняне собрали огромное количество оружия, карфагеняне собрали огромное войско — и все это вопреки договору (Liv. ер. XLVIII). В конце концов, смятение настолько усилилось, что в 153 г. в Африку выехал сам 86-летний Катон. Вернулся он потрясенным (

Арр. Lib. 69). Он сказал, что увидел город, который достиг высшего могущества, переполнен всеми видами оружья и совершенно готов к войне. Выжидает только минуты, чтобы нанести верный удар.

— Теперь не время заниматься делами нумидийцев и Масиниссы и улаживать их, — продолжал он. — …Если римляне не захватят город, исстари враждебный им, а теперь озлобленный и невероятно усилившийся, они снова окажутся перед лицом такой же точно опасности, как и прежде (Plut. Cat. mai. 26

).

Сохранился фрагмент его подлинной речи о карфагенянах.

— Карфагеняне уже наши враги, ведь тот, кто приготовил все против меня, чтобы начать войну в любое удобное для него время, уже мне враг, хотя бы еще и не поднял оружия (ORF², fr. 195).