Полибий и его герои

— Идите, дети мои, — отвечал он. — Никогда вы не увидите похорон более великого гражданина (Plin. N. H. VII, 144).

Весь Рим шел за гробом Сципиона. Его отнесли на Форум, за ним следовали «предки» в пурпурных и блестящих золотом одеждах. Его племянник Фабий поднялся на Ростры, а «предки» сошли с колесниц и уселись вокруг в креслах из слоновой кости. И вот, обращаясь к живым и мертвым, оратор сказал:

— Невозможно испытывать к бессмертным богам более горячую благодарность, чем должны испытывать мы за то, что он с его умом и сердцем родился именно в нашем государстве (ORF², Lael. fr. 22; ср.: Cic. Pro Mur. 75).

Идеи Сципиона о встрече Эллады и Рима

Дом Сципиона был удивительным местом. Здесь встречались интереснейшие люди мира. Были тут греки и римляне, поэты и юристы, философы и историки. Все, что было тогда талантливого, блестящего, умного — все было частью этого кружка. Здесь Полибий читал первые главы своей «Истории», здесь Панетий рассказывал о своей новой философии, здесь Люцилий декламировал свои сатуры. Кажется, что все новые идеи, все открытия того времени, берут свое начало из кружка Сципиона.

Об этом кружке ходили легенды. Зелинский даже считает, что этот «питомник гуманного общества», как он его называет, продолжал жить всю историю республики. «Сципионов кружок, собиравший лучших людей Рима, как мужчин, так и женщин, и служивший центром тяготения наиболее здоровых сил тогдашней Греции, историков, ораторов, философов… Кружок этот не вымирал, он продолжал существовать и тогда, когда Сципионов не стало; в первом веке его главным представителем был Цицерон»^{112}. На первый взгляд это совершенно неверно. После смерти Сципиона его кружок распался, как распался кружок Сократа после гибели учителя. Но поразительно другое: в сознании римлян он никогда не умирал. В следующем же поколении лучший оратор Рима Красс и его просвещенные друзья считали себя наследниками и продолжателями этого кружка. А еще поколение спустя Цицерон стал писать философские диалоги и на страницах его книг ожили друзья Сципиона. Именно в их уста вложил он свои заветные мысли. Более того, он говорит, что Публий Африканский для него не просто великий герой прошлого. Он смотрит на него, как потомки смотрят на предка, чья маска стоит в фамильном ларариуме

[72] у них в атриуме, и считает себя его прямым наследником (Verr. IV, 81; ср.: Sall. Invect. I, 1, 1). Конечно, наследником идей, а не воинских подвигов, которым оратор был чужд. Наконец, еще поколением позже Гораций задумал писать беседы

, где хотел дать портрет своей эпохи. И он опять воскрешает перед читателями Сципиона и Лелия! Видимо, кружок, как и сам Сципион, «выступил из границ времени» и стал для римлян «вечным спутником и путеводителем».

Это поразительный факт. В самом деле, быть может, в истории Рима действительно не было столь прекрасной фигуры, как Сципион. Но, конечно же, были эпохи более культурные, более блистающие литературными талантами. Время Цицерона и век Августа затмили все, что знала до того республика. Между тем кружок Сципиона был именно кружком умных образованных людей. Почему же римляне все вновь и вновь обращались к нему мыслью? Значит, было нечто, что сделало этот кружок как бы становым хребтом республики. Была в нем какая-то идея, которая прошла через всю историю римлян. Что же это за идея?

В другой книге[73] я подробно описывала, как всего поколение тому назад перед римлянами впервые открылась сияющая культура Эллады. Они были ослеплены, как много веков спустя люди Возрождения, увидевшие ее из тусклого сумрака Средневековья. С невероятным энтузиазмом отдались они всем прелестям и соблазнам греческой жизни. Молодежь восторженно декламировала стихи поэтов и любовалась статуями и картинами, люди готовы были хоть целый день смотреть театральные пьесы. Изменилась и сама жизнь. Римлян захватил какой-то вихрь радости. Забыв чинную важность, они веселились, как дети, устраивали праздники и шумные пирушки. Мужчины появлялись на улице верхом на конях, убранных золоченой сбруей и пурпурной попоной, а до чего доходило женское кокетство и женская роскошь, читатель уже знает, — он имел случай полюбоваться выездом нарядных дам на блистающих колесницах.

И вот под лучами эллинского солнца раскрылся цветок римской культуры. Один современник говорил, что Италия, казалось, проснулась от долгого сна (ORF², р. 11, Metellus, fr. 3).