Полкоролевства

— Так это и было ужасно! Хотя подождите. Ты знаешь, — обратилась она к Дэвиду, — что твоей маме пришлось срочно вести меня в неотложное отделение, а потом я лежала в больнице, а еще потом мне пришлось остаться в реабилитации, и вот твоя мама привезла меня домой, а вчера вечером мне снова пришлось отправляться туда, и твой папа через полчаса приезжает, чтобы забрать тебя и Стиви домой, а маме приходится остаться, чтобы за мной ухаживать? А может, Ависага и была из тех, кто заботится о людях, как твоя мама, потому что она добрая, а уж как такое возможно — огромная тайна для всех нас.

— Мама, прекрати, — оборвала ее Мэгги. — Я так поступаю, потому что хочу.

— И это, — сказала Илка, по-прежнему обращаясь к внуку, — еще одна тайна. Добрые люди не думают, что они добрые, если им нравится делать добро. Вот если бы они так поступали, стиснув зубы, то считали бы, что делают добро. Странно, правда?

Мальчик слушал напряженно и растерянно.

— Ависага, — продолжала рассказ бабушка, — была молода и красива, и она заботилась о царе Дэвиде.

— И согрела его.

— Нет.

— К трем утра нам пришлось вызвать «скорую», — сказала Мэгги. — Они нашли ей место в надзорной палате, и мама меня буквально выгнала оттуда. Хочет, чтобы я шла домой.

— Это правильно! Я тоже велела сыну идти домой, — сказала Люси.

— Горячая ванна! — воскликнула Мэгги. — И поспать пару часов, если муж сможет отвезти мальчика в школу, а малыша к няне…

— Ну конечно сможет! — сказала Люси. — А завтра в часы посещения вернетесь.

— Так и сделаю, — сказала Мэгги, но не встала.

Люси уже собиралась рассказать ей о том, что Мори не откликается, а «Румпельштильцхен» не принят и не отвергнут, но молодая женщина достала мобильник. Она позвонила приходящей медсестре — отменить визит, и няне Стиви — изменить время. Она не смогла дозвониться в офис на Кастель-стрит, и ей не удалось связаться с мужем, чтобы сообщить ему, куда после уроков нужно отвезти Дэвида на детский праздник; потом снова набрала Кастель-стрит.

— Не получилось, позвоню из дома.

Люси пожелала ей удачи.

Корпулентный чернокожий папаша и его чересчур послушный сынок ушли.

Пара, мужчина и женщина, кончили есть. Поднялись. Он стоял, пока она складывала тарелки на поднос.

— Извините, вы не скажете, какой сегодня день? — спросила его Люси.

Мужчина откинул голову — точь-в-точь как брат той толстой девочки в отделении неотложной помощи. Нахмурился.

— Что?

— У меня назначена встреча, и я боюсь перепутать дату, — сказала Люси.

— Вторник. — И повернулся навстречу жене, при виде которой испытал явное облегчение.

Люси проводила их взглядом: они шли к выходу, он опережал ее на пару шагов.

Блондины не отрывались от смартфонов, и Люси вспомнила о своем мобильнике. Открыла сумку, нашла телефон; там же лежали очки для чтения. И записная книжка. Она набрала номер Фредди Уэллса.

— Это Люси!

Милый Фредди! По голосу она поняла, что он рад звонку.

— Люси! Сколько лет ни слуху ни духу! Что делает с людьми Нью-Йорк!

Чувствует он себя хорошо — вполне сносно. И Лиза тоже. А как Люси?

— Неплохо. Представляешь, мой сын Бенедикт и я — мы коллеги, вместе работаем.

Первые клочки информации, которыми старые знакомые обмениваются после продолжительной разлуки, обычно не представляют взаимного интереса, да и вообще не интересны никому. Люси понимала, что Фредди все равно пропустит мимо ушей даты и подробности истории о том, как Мори не принял и не отверг и даже не подтвердил, что получил рассказ, который она сначала назвала «Неотложку!», потом поменяла на «Скорую помощь» и еще раз на «Девять-один-один».

— Пока до меня не дошло, — сказала она, — что это прочитывается как «Девять-одиннадцать»[29], а рассказ совсем о другом. Он о последней болезни Берти — ну и не о ней, конечно. Я назвала его «Румпельшильцхен в неотложном», он крошечный. Могу тебе прочесть. — И начала читать.

— Нет, нет, нет, не зови врача! —

читала Люси.

— Что он понимает, этот врач? — бормочет мужчина, страдая от боли. Он поворачивается на бок, на другой. Шепот его вопиет: — Врача! СКОРЕЕ!

— Люси, — сказал Фредди, — я хочу услышать твой рассказ, но Лиза вот-вот подаст ужин.

Наблюдательность Люси не зависела от пяти чувств. Она вполне могла представить себе, как умница Лиза Уэллс — та еще зануда, но Люси она, скорее, нравилась — в своей филадельфийской гостиной, куда Люси не раз приглашали на ужин, рисует в воздухе вопросительный знак. Фредди, конечно, пожимает плечами и свободной от телефонной трубки рукой делает жест, означающий: «Ничего не могу поделать».

— Это миниатюрка, несколько страниц, — сказала Люси и продолжала читать.