Полководец

Евтихий почувствовал, что теряет силы. Что еще немного — и он просто растянется на полу. И сколько бы ни пинали его, сколько бы ни бранили, ни стыдили, ни били палками — он даже не пошевелится. Хорошо эльфу: из слабого он стал сильным.

А вот с Евтихием произошло нечто прямо противоположное.

Он закрыл глаза, стараясь отвлечься, и вдруг увидел перед собой Деяниру. Так ясно и отчетливо он ее увидел, словно заснул и погрузился в ослепительный сон.

Девушка стояла перед домом, на фасаде которого была нарисована забавная танцующая козочка, и медленно произносила его имя. «Евтихий». Наверное, он улыбнулся. Во всяком случае, именно так тепло и весело становится на душе, когда улыбаешься. Он вспомнил, как осторожно прикасался к тонкой (будем честны — костлявой) талии, и тепло влилось в его ладони. Она морщила белый лобик над светлыми бровями. Остренький подбородочек, обтянутый повязкой, придавал ее бесцветному личику выражение непреклонности. Евтихия это умиляло и забавляло, потому что он знал, какая она на самом деле.

«Милая. Деянира. Моя госпожа».

В видении Евтихия Деянира вздрогнула всем телом, обернулась, стиснула пальцы и проговорила сама с собой:

«Евтихий. Боже, как я могла забыть парня, которого любила?»

А потом, без тени сомнения, позвала его вновь:

«Евтихий».

Ключ к человеку — его имя. Евтихий снова улыбнулся и открыл глаза. Он больше не боялся. Он опять стал Деянириным — то есть собой.

— …Мы могли бы принести и десять блюд, но не в наших правилах нести десять блюд, когда можно принести три. И мы могли бы принести и двадцать три различных блюда, но не в наших правилах нести двадцать три различных блюда, когда мы можем принести три, — вещал Дробитель.

Суть третьего и последнего испытания заключалась в том, что пленники должны были выбрать и съесть одно из трех блюд гномской кухни. Пробовать запрещалось, нюхать тоже. Для того, чтобы пленники не нарушили запрет и все-таки не понюхали, им обвязали носы тряпочками, пропитанными каким-то пахучим раствором.

Фихан протянул руку к одной из плошек, помедлил, затем взял вторую и медленно начал есть. Евтихий схватил ту, от которой отказался Фихан; что до Геврон, то она просто забрала оставшееся.

Как ни странно, еда оказалась сытной и вкусной. Никаких каверз, вроде запеченных червей, глиняных пирожков пли соломы в супе не наблюдалось. Несколько неприглядный вид придавало пище то обстоятельство, что она вся была мелко нарезана или даже перемолота: крупа, мясо, какие-то коренья, приправы, так что на блюдах лежала кашица неопределенного цвета.

Когда пленники насытились и отставили пустые блюда, им позволили снять с носов повязки.

Наступал кульминационный момент всего разбирательства — оглашение результатов экспертизы. Торжественность была немного умалена тем, что кхачковяр так и не явился; но Дробитель с успехом заменял его. По правде говоря, никто из ныне живущих не умеет так громко и важно изрекать фразы, вроде: «Испытуемые провалились!» Или: «Глупость испытуемых вопиет!» Или даже: «Поскольку мы не мучаем бессловесных, ящерица не будет накормлена испытуемыми!»

— …кроме Геврон! — Дробитель простер руку, указуя на женщину. Он не счел возможным просто тыкать пальцем в существо, наделенное несомненным интеллектом, как поступал по отношению к ее безмозглым сотоварищам. — Эта девица обладает разумом. К ней могут быть применены пытки по всем нашим законам!

Гномы заревели, затопали ногами и забили в ладоши. Некоторые хлопали по голове себя или соседа, и возле десятка плешивцев возникла настоящая суматоха — каждому хотелось дотянуться до звонкой лысины и хотя бы раз приложиться ладонью.

Перекрывая гвалт, Дробитель продолжал:

— Итак, Геврон, ты признана дееспособной и интеллектуально полноценной. Ты получаешь право ходатайствовать о предоставлении тебе гномского гражданства. Желаешь ты этого?

— Да! — закричала Геврон. — Да, желаю! Желаю! Миленький!

Она бросилась к Дробителю и обхватила его за шею.

— И я могу жить здесь? Не возвращаться в деревню? Не быть стряпухой? Не прислуживать старому пню?

— Ни один пень не будет обслужен тобой, — важно произнес Дробитель.

Геврон метнула на Евтихия с Фиханом ликующий взгляд, а Евтихий вдруг снова увидел то, что пригрезилось ему сразу после выхода из тоннеля: комнатку с низким каменным потолком, стол с едой, постаревшую Геврон и их с Фиханом, у нее в гостях. И снова ощущение покоя, счастья, а главное — правильности всего происходящего — охватило Евтихия.

Он больше не испытывал страха.

Общие восторги по поводу решения Геврон, особы, наделенной недюжинным умом и прочими достоинствами, долго не могли еще улечься. Но в конце концов Дробитель поднял сжатую в кулак руку, приказывая согражданам угомониться и выслушать последнюю часть приговора.