Полночь в Часовом тупике

По обычаю, Таша удостоила своего высочайшего благословения здание «Мулен Руж», вырисовывающееся на горизонте, и вошла в арку дома 36-бис, в одной руке держа сумку, в другой сжимая липкую ручку Алисы. И зачем она купила ей карамельки на площади Клиши! Она упрекнула себя, что слишком потакает дочке. Та хоть и не была капризницей, но охотно принимала ласки и подарки от мамы, которую в детстве не особо баловали. Виктор был не в силах этому воспрепятствовать, но побаивался, что девочка вырастет требовательной кривлякой.

«Мне все сегодня представляется в черном свете — подумаешь, конфетка, пустяк… Виновата эта встреча, зачем я согласилась, почему не ответила ему “нет”? Может, это успех кружит мне голову?»

После того, как ретроспектива ее работ была выставлена в галерее «Ла Палетт», которой тогда руководил ее приятель Морис Ломье, заказы посыпались один за другим. Она вполне могла отказаться, но ей нравилось, что она вносит свой вклад в семейный бюджет, который раньше пополнял в основном один Виктор. Но выигрывая в одном — в известности, в материальных средствах, она теряла при этом в другом — в независимости и самоуважении.

— Мамуль, я хосю поиграть в кегли во дворе под акасией! Ну позалуста! — пискнула Алиса. Ее эта игра увлекала куда больше, чем куклы.

— Ладно, пятнадцать минут. Потом ты помоешь руки, перекусишь и сядешь рисовать.

— Отлицно, а Коску мне прислес?

Время это показалось девочке целой вечностью, и она захлопала в ладоши, когда из квартиры вылетела кошка. Таша зашла в мастерскую, но дверь оставила открытой, чтобы следить за дочерью — та иногда начинала хулиганить.

Она вспомнила, как тот мужчина выскочил из своего кабриолета, когда она расплачивалась за фиакр, который привез ее с вокзала. Таша утомилась гостить у Натансонов, поэтому уехала раньше, чем собиралась: ей надоело вести умные разговоры об искусстве и носить прическу, хотелось расслабиться, распустить волосы, почувствовать себя наконец дома. Она соскучилась по Виктору, перед всей этой артистической публикой она не могла в этом признаться, однако только в его присутствии она расцветала, даже если каждый из них был погружен в свои дела.

— Вы мадам Херсон, если я не ошибаюсь? Пардон, мадам Легри? — поинтересовался долговязый тип в мешковатом темном костюме. Незнакомец был, скорее, смазлив, хотя впечатление портили резкие носогубные складки. В углу рта торчала трубка. — Не узнаёте? Я Бони де Пон-Жубер, мы встречались у моего дяди, герцога де Фриуля.

Она сразу узнала этот нудный голос, в котором время от времени мелькали игривые, сальные нотки. И вспомнила, как в прошлом году, не обращая внимания на свою жену Валентину и близнецов, Гектора и Ахилла, этот нахал Пон-Жубер пытался за ней волочиться, буквально преследовал ее, как коршун, так удачно скрывая при этом свои развратные намерения, что ни несчастная супруга, ни Виктор ни о чем не подозревали. Нет, не может быть, чтобы эта востроносая Валентина не догадывалась о похождениях мужа, ей просто глубоко наплевать, решила тогда Таша.

«Ох! Хочется пощечин себе надавать! Почему, когда этот хлыщ стал уговаривать меня написать портрет его жены, я не послала его куда подальше?»

— Мы с Валентиной будем счастливы видеть вас в нашем новом особняке на улице Ремюза, рядом с домом престарелых Шардон-Лагаш. Приходите в любой удобный для вас день, мы подстроимся! И главное, ни слова об этом тетке моей жены, мадам де Салиньяк, у нее зуб на вас и вашего мужа!

— Это немудрено, она из ненавистников капитана Дрейфуса и при этом в курсе моего происхождения.

— Псст, ну ладно, это дело закрыто, кому теперь интересны глупые предрассудки! Талант не имеет национальности. Так что, договорились?

— Я навещу вашу жену, — сказала она, чтобы побыстрее отвязаться.

«У таланта нет национальности! То-то все знакомые этого Пон-Жубера и эта мерзкая газетенка, “Ла Либр Пароль”, которую издает Дрюмон, утверждают совершенно обратное!»

Как же она теперь исправит эту оплошность? И что скажет Виктор? Она поставила на раздвижной столик стакан молока и блюдце с несколькими розовыми печеньями, положила полотенце и собиралась идти во двор за Алисой, и тут вдруг услышала мужской голос. Вздрогнув, она помчалась к акации, где играла дочка. Беда никогда не приходит одна: этот главный комиссар, Огюстен Вальми, который вечно старается к ней прижаться, явился — не запылился. Что ему тут понадобилось?

Он, как всегда, был одет с иголочки: белый пикейный жилет, серые брюки в бежевую клетку, черные кожаные сапоги из города Шантильи, сверкающие так, что в них можно было смотреться, как в зеркало. Приталенный сюртук, цилиндр, черные кожаные перчатки и небрежно накинутый на плечи непромокаемый плащ завершали его щегольской наряд.

— О, мадам Легри, вы столь же ослепительно сияете, как и в былые времена!

— Моя мама вам не лампа, — отрезала в ответ Алиса.

Он присел на корточки, попытался дружески щелкнуть ее по носу, но вышло у него неуклюже и неловко, Алиса отпрянула и зарылась в юбки Таша.

— Какая умница! Есть в кого, впрочем.

— Если вы ищете моего мужа, сходите на улицу Сен-Пер.