Полночь в Часовом тупике

Таша Легри с Алисой отправились погостить в загородный дом Таде Натансона — одного из основателей Лиги за права человека. Он вместе со своими двумя братьями издавал в Париже журнал «Ла Ревю Бланш», в котором Таша публиковала свои карикатуры. Таде был также известен как один из самых отчаянных защитников капитана Дрейфуса[9]. Вместе с Анатолем Франсом, Эдуардом Вюйаром и Пьером Боннаром[10] он приобрел здание бывшего почтового стана[11] в Вильнев-сюр-Йонн. В доме жила и жена Таде Мизия, Таша не то чтобы была одна среди множества мужчин, что слегка умеряло ярость Виктора. Но и это не утешало окончательно, хоть он и пытался справиться со своей подозрительностью, за которую его вечно упрекала Таша. Компанию ему составляла только кошка по имени Кошка (с возрастом она утратила былую резвость и все больше спала), и Виктор решил воспользоваться неожиданной свободой и предаться любимому делу: фотографии.

Кэндзи расщедрился и выделил ему свободный день, так что Виктору сам бог велел заняться опытами в своей лаборатории в глубине двора. Он старался меньше прибегать к ретуши, экспериментировал с выдержкой и диафрагмой, работал со светом и тоном. Пробовал использовать карбонат калия, чтобы ускорить процесс проявки, и бромистый калий — чтобы его замедлить. Недавно изобретенный способ проявки с помощью бихромата аммония позволял сделать картинку более выразительной.

Он рассматривал фотографии старой дамы, торгующей книгами на набережной Вольтера. Виктор познакомился с Севериной Бомон в прошлом году и решил сделать ее поясной портрет. Первый снимок показался ему слишком темным и каким-то неживым — дама словно аршин проглотила. Второй был бы вполне приличным, если бы не яркое пятно света на лбу. Зато третий наполнил гордостью его сердце. Загадочный взгляд, устремленный в объектив, склоненная чуть набок голова, морщинки на лице — вообще-то нехарактерное для Северины Бомон настроение. То ли она беспокоилась в преддверии Международной выставки, то ли грустила по срубленным деревьям и переживала о судьбе букинистов, вынужденных переехать на правый берег Сены? О прогресс, о этот безжалостный прогресс…

И тут же в очередной раз подумал о предназначении своего искусства. Прав ли был художник Морис Ломье, который говорил, что фотография никогда не вытеснит живопись?

— Между самым небрежным эскизом Энгра[12]

и самым прекрасным в мире снимком пролегает пропасть. Ты творишь с помощью машины, дружище, скажи спасибо «Кодаку»! Нет, конечно, иногда очень даже миленько получается, но даже не мечтай, до Микеланджело все равно не добраться.

Неужели его надежды неоправданны и фотография никогда на равных не войдет в ряд изобразительных искусств?

«Люди пытаются понять, на что должны быть похожи предметы окружающего мира, сравнивают их с той реальностью, которую способны уловить их органы чувств, но что такое эта реальность? Кинематограф доказал, что гениальный механик способен открыть людям новую вселенную».

После того как Виктор провел пол-лета на съемках фильма «Дело Дрейфуса» в студии Жоржа Мельеса в Монтрёе, он грезил только этим.

«Если мне и правда захочется уесть бедолагу Ломье, достаточно будет сравнить его мазню с кинематографическими лентами! Эх, ведь только выражение чувств является мерилом таланта. А чувств у меня хватает».

Проявив пленку, Виктор почувствовал себя человеком, способным изменять реальность. Он открыл в Северине Бомон, известной веселым и беспечным нравом, трагическую натуру — ведь это многообещающее начало? Разве он теперь не творец, не художник, раз способен был углядеть глубокую меланхолию, таящуюся под вечной улыбкой этой женщины?

«В комнатах ее памяти отнюдь не все разложено по полочкам, не преминул бы сейчас отметить Кэндзи. А? Что ты об этом скажешь, Кошка?» — спросил он, помотав снимком у самого ее носа.

В ответ Кошка слабо мяукнула и свернулась в клубок.

Перевод: оставь меня в покое. Ладно, больше не пристаю.

Он вернулся в квартиру, привыкшую к жизни большого семейства. Мадам Бодуэн, которая делала уборку в доме, должна была появиться только на следующий день. На неубранной кровати валялись газеты и журналы. Он перегрузил их на кресло. Апрельский номер «Чтения для всех»[13] упал на пол, раскрывшись на порванной странице. Виктор заглянул в статью:

32 000 км из Лондона и обратно через Тегеран, Калькутту, Токио, Сан-Франциско и Нью-Йорк

«А я вот со своим верным Алкионом не готов на такие подвиги!»