Полночная ведьма

«Скажи мне, кто ты? Почему ты преследуешь меня? Кто заставляет тебя это делать?»

Ты делаешь вид, будто я тебе интересен помимо той угрозы, которую я представляю, но я вижу тебя насквозь. Я знаю, все волшебники и волшебницы Клана Лазаря прибегают к притворству, когда им это выгодно. Лукавые твари, боящиеся показать, каковы они на самом деле.

«Если ты и впрямь так думаешь, надо полагать, тебе самому хочется открыть мне, кто ты такой?»

В это мгновение я замечаю в тени деревьев какое-то движение, и у меня екает сердце. Похоже, я здесь не одна, и тот, кто находится в саду рядом со мной, отнюдь не бесплотный дух.

– Кто здесь? – шепчу я, и из-за того, что вокруг стоит мертвая тишина, звук моего шепота кажется мне громким. – Кто это?

– Это всего лишь я, сестрица, – говорит Фредди и выходит во дворик. Здесь лунному свету не мешают ветки деревьев, и он ясно освещает фигуру моего брата.

– Что ты тут делаешь в такой час? – спрашиваю я более резко, чем собиралась. Мое сердце все еще гулко стучит после разговора с Темным духом. Как бы обескураживающе его присутствие ни действовало на меня, я знаю, что должна бросить ему вызов и показать, что его угрозы мне не страшны. И выяснить, не подослан ли он ко мне Стражами. Но сейчас здесь Фредди, и мне надо уделить внимание ему.

– Я мог бы задать тот же самый вопрос и тебе, – отвечает он, усаживаясь на стоящее напротив моей скамьи плетеное кресло. – Однако я понимаю, что мне лучше не интересоваться твоими… странными ночными делами. Отец хорошо в меня это вбил. Хотя я и не годился для того, чтобы вступить в вашу теплую компанию, я могу хотя бы держать ее существование в секрете.

– Тебе это, должно быть, нелегко, – говорю я, и надо сказать, что я действительно так думаю. Мне и самой противна вся та ложь, к которой я вынуждена прибегать, чтобы защитить клан. Так насколько же тяжелее такой обман, должно быть, дается тому, кто даже не является его членом.

Фредди вздыхает и ерошит рукой свои блестящие черные волосы. Бывают моменты, когда он напоминает мне отца. Хотя, по правде сказать, между ними мало сходства. Сейчас он кажется мне невыразимо печальным. И таким одиноким. Что же случилось с тем веселым мальчиком, с которым я провела детство?

Словно прочитав мои мысли, Фредди внезапно улыбается.

– Ты помнишь то ужасно жаркое лето перед моим отъездом в Хэрроу? Мы с тобой тогда проводили все дни, плавая в озере.

При воспоминании об этом я смягчаюсь.

– Да, едва только нам удавалось улизнуть от этого гадкого мистера Карстерса. Свет еще не видел более скучного гувернера.

– Папа считал, что он научит нас быть серьезными.

– А мама, если мне не изменяет память, находила, что у него очень изысканные манеры.

– Просто к тому времени мы уже выжили из дома стольких гувернеров, что нашим отцу и матери было трудно отыскать такого, который согласился бы попробовать дать нам отпор.

– Это ты их всех выжил. А я была до смешного благонравным ребенком.

Фредди ухмыляется.

– Если тебе нравится так думать, я не стану с этим спорить. Давай просто скажем, что ты играла роль моей добровольной сообщницы во всех приключениях.

– Я, конечно же, помню, как тем летом считала бесконечные нудные минуты занятий до того момента, когда мы могли наконец убежать на озеро. Ты смастерил там качели, чтобы мы могли прыгать с них прямо на глубину.

– Ты должна признать, что я прыгал особенно ловко. Как я проделывал сальто назад!

– Больше его делать не умел никто.

– Я был непревзойденным мастером сальто назад. До меня было далеко даже нашим никчемным кузенам.

– В значительной мере потому, что в нужный момент ты сбивал их, крича, что их купальные костюмы просто нелепы.

– Так они и впрямь были нелепы. Они сами были виноваты, что их так легко было дразнить.

Я беззаботно смеюсь, чем удивляю саму себя. Я уже так давно не смеялась.

– Нам тогда было так весело, Фредди, ведь правда?

Он кивает.

– Но с тех пор, кажется, прошла целая вечность, – говорю я.

– Мы тогда были детьми. – В его голосе звучит безнадежная покорность судьбе. – А теперь мы взрослые, а у взрослых жизнь не бывает веселой.

– О, Фредди.

– Думаю, из меня получился плохой взрослый, – признается он. – Мне следовало остаться ребенком.

Я подаюсь вперед и беру его за руку. Как же мне горько видеть его таким подавленным, таким побитым жизнью, а ведь ему всего лишь девятнадцать лет.