Полное собрание рассказов

— Теперь рассказывай, что случилось, — сказал Митюшин. — Не стесняйся Генриха — он самый честный человек на свете. Мой ход, Генрих, и знай, что, если ты сейчас хлопнешь моего слона, я тебе дам мат в три хода. Ну, валяй, Антон Петрович.

— Это мы сейчас посмотрим, — сказал Гнушке, выправляя манжету. — Ты забыл пешку на аш-пять.

— Сам ты аш-пять, — сказал Митюшин. — Антон Петрович сейчас будет рассказывать.

От водки все вокруг заходило ходуном: шахматная доска тихо полезла на бутылки, бутылки поехали вместе со столом по направлению к дивану, диван со спящей дамой двинулся к окну, окно тоже куда-то поехало. И это проклятое движение было как-то связано с Бергом, и нужно было положить этому конец, покончить с этим безобразием, растоптать, разорвать, убить.

— Я пришел к тебе, чтобы ты был моим секундантом, — начал Антон Петрович и смутно почувствовал, что в его словах есть безграмотность, но не был в силах это поправить.

— Понимаю, — сказал Митюшин, косясь на шахматную доску, над которой нависла, шевеля пальцами, рука Гнушке.

— Нет, ты слушай меня, — с тоской воскликнул Антон Петрович, — нет, ты слушай! Не будем больше пить. Это серьезно, серьезно.

Митюшин уставился на него блестящими голубыми глазами.

— Брось шахматы, Генрих, — сказал он, не глядя на Гнушке, — тут идет серьезный разговор.

— Я собираюсь драться, — прошептал Антон Петрович, стараясь взглядом удержать стол, который все плыл, все плыл куда-то. — Я хочу убить одного человека. Его зовут Берг, ты, кажется, встречал его у меня. Не стану объяснять причину…

— Секунданту можно, — сказал Митюшин.

— Простите, что вмешиваюсь, — заговорил вдруг Гнушке и поднял указательный палец. — Вспомните, что сказано: не убий!

— Этого человека зовут Берг, — произнес Антон Петрович. — Ты, кажется, знаешь его. И вот, мне нужно двух секундантов.

— Дуэль, — сказал Гнушке.

Митюшин толкнул его локтем:

— Не перебивай, Генрих.

— Вот и все, — шепотом докончил Антон Петрович и, опустив глаза, слабо потеребил ленточку монокля.

Молчание. Ровно посапывала дама на диване. По улице пронесся гудок автомобиля.

— Я пьян, и Генрих пьян, — пробормотал Митюшин, — но, по-видимому, случилось что-то серьезное. — Он покусал костяшки руки и оглянулся на Гнушке: — Как ты считаешь, Генрих?

Гнушке вздохнул.

— Вот вы оба завтра пойдете к нему, — заговорил опять Антон Петрович. — Условьтесь о месте и так дальше. Он мне не дал своей карточки. По закону он должен был мне дать свою карточку. Я ему бросил перчатку.

— Вы поступаете как благородный и смелый человек, — вдруг оживился Гнушке. — По странному совпадению, я несколько знаком с этим делом. Один мой кузен был тоже убит на дуэли.

«Почему — тоже? — тоскливо подумал Антон Петрович. — Неужели это предзнаменование?»

Митюшин отпил из чашки и бодро сказал:

— Как другу — не могу отказать. Утром пойдем к господину Бергу.

— Насчет германских законов, — сказал Гнушке. — Если вы его убьете, то вас посадят на несколько лет в тюрьму; если же вы будете убиты, то вас не тронут.

— Я все это учел, — кивнул Антон Петрович.

И потом появилась опять прекрасная самопишущая ручка, черная блестящая ручка с золотым нежным пером, которое в обычное время как бархатное скользило по бумаге, но теперь рука у Антона Петровича дрожала, теперь, как палуба, ходил стол… На листе почтовой бумаги, данном ему Митюшиным, Антон Петрович написал Бергу письмо, трижды назвал Берга подлецом и кончил бессильной фразой: «Один из нас должен погибнуть».

И потом он зарыдал, и Гнушке, цокая языком, вытирал ему лицо большим платком в красных квадратах, и Митюшин показывал на шахматную доску, глубокомысленно повторяя: «Вот ты его как этого короля — мат в три хода, и никаких гвоздей». И Антон Петрович всхлипывал, слабо отклоняясь от дружеских Гнушкиных рук, и повторял с детскими интонациями: «Я ее так любил, так любил».

И рассветало.

— Значит, в девять часов вы будете у него, — сказал Антон Петрович и, пошатываясь, встал со стула.

— Через пять часов мы будем у него, — как эхо, отозвался Гнушке.

— Успеем выспаться, — сказал Митюшин.

Антон Петрович разгладил свою шляпу, на которой все время сидел, поймал руку Митюшина, подержал ее, поднял и почему-то прижал ее к своей щеке.

— Ну что ты, ну что ты, — забормотал Митюшин и, как давеча, обратился к спящей даме: — Наш друг уходит, Анна Никаноровна.

На этот раз она шелохнулась, вздрогнула спросонья, тяжеловато повернулась. У нее было полное мятое лицо с раскосыми, чересчур подведенными глазами.

— Вы бы, господа, больше не пили, — спокойно сказала она и опять повернулась к стене.

Антон Петрович нашел на углу сонный таксомотор, который, как дух, понес его через пустыни светающего города и уснул у его двери. В передней он встретил горничную Эльсбет: она, разинув рот, недобрыми глазами посмотрела на него, хотела что-то сказать, но раздумала и, шлепая ночными туфлями, пошла по коридору.

— Постойте, — сказал Антон Петрович. — Моя жена уехала?

— Это стыд, — внушительно проговорила горничная, — это сумасшедший дом. Тащить ночью сундуки, все перевернуть…