ПОЛНОЕ СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ И ПИСЕМ

– Я оболью его! - говорит он и выливает за окно кувшин воды. Вода льется не на Дрогана, а на могущественного повелителя, Карла Мартела, большого и толстого человека с жестянкой из-под керосина на голове. За внезапною болезнью г. Чернова сию роль изображал… не помню кто. (Нигде так часто и так скоропостижно не заболевают, как за занавесом - тема для докторской диссертации.) Мартел поет, бранится и приказывает своему вассалу, герцогу, следовать за ним: он едет в Палестину драться с сарацинами. Трубные звуки. Сбегается народ. Герцог плачет и спрашивает каждого: «Что бы вы сделали, будучи на моем месте, если бы вам изменила жена, болел бы у вас живот и вас тащили бы на драку с сарацинами?»

Поднимается декорация, чтобы уступить место другой.

Женевьева, преследуемая Голо, бежит из Брабанта с пажем Дроганом. Бегут через большой лес. Гроза. Их преследуют жандармы (гг. Родон и Вальяно), посланные Голо. Кстати сказать, Голо сочиняет телеграммы о смерти герцога и хочет завладеть короной. Жандармы ловят и хотят зарезать Женевьеву. Дроган одевается клоуном и приказывает суеверным жандармам оставить Женевьеву. Те повинуются, прокалывают с горя друг другу подмышки, падают… Повалявшись немного, они поднимаются, острят (умывальница… то бишь, усыпальница, и т. п.), маршируют, ретируются.

На сцене поезд, идущий в Палестину. Свист и шипенье. Сифроа вручает бразды правления каналье Голо. Марш. Садятся в вагон. Свисток. Adieux.

Поезд не доходит до Палестины. По случаю ненастной погоды он останавливается около резиденции Карла Мартела. В резиденции колоссальный кутеж. Туда отправляется Дроган с прядью волос Женевьевы. Канкан и пьянство. Сифроа в вихре канкана забыл все: и корону, и отечество, и измену Женевьевы… Входит Дроган в костюме жандарма и, подавая прядь волос, объявляет, что Женевьева скончалась. Сифроа не печалится. Тогда лжежандарм рассказывает ему про козни Голо. Герцог собирается домой.

Одевшись турками, герцог и могущественный повелитель идут пешком в Кюрассо. Дорогой встречают они среди скал Женевьеву. Герцог недоумевает. Он видит умершую жену, и его уверяют, что он уже умер. - Когда же я успел умереть? - спрашивает он. Супруги мирятся.

Голо объявляет себя брабантским герцогом. В самый момент объявления входит герцог и… добро побеждает зло. Голо - шах и мат, а Дроган и Женевьева, оба вместе, не выходят из объятий герцога. Канкан.

____________________

Декорации великолепны, исполнение хорошее, антре выше всякой критики, но… опять-таки около вешалок до безобразия холодно! И сами вешалки безобразны. Пространство, занимаемое каждой из них, так мало, что приходится более чем тесниться. Публика берет сама платье, несет его через головы, пачкает… Кто-то кого-то мазнул калошей по лицу.

Обратите внимание!

АМЕРИКА В РОСТОВЕ-НА-ДОНУ

Последние нумера «Донской пчелы» украшены следующим курьезным объявлением:

Жена моя, ЕФРОСИНИЯ АЛЕКСАНДРОВНА, сбежала, «где ее жизнь и ее счастье» - с одним прапорщиком, а как мне и без нее хорошо, то прошу: во 1-х, никогда ко мне не возвращаться, во

2-х, кто разыщет ее - также не доставлять ко мне и, в 3-х, дальнейшего прибавления к моему роду - не признаю, за исключением двух наших детей: Александра 4-х лет и Евгении 4-х месяцев.

Яков Сельвестович Рыбалкин.

Это объявление навело нас на следующие благочестивые размышления:

1) А что, если кто-нибудь разыщет вероломную и не послушается, доставит ее почтенному Якову Сильвестровичу? Что тогда будет?

2) Сколько получил за строчку почтенный Яков Сильвестрович? «Анекдот из его жизни» так интересен, что число читателей «Донской пчелы» по его милости в эти последние дни по меньшей мере утроилось… Но вернее всего, что гонорар за это объявление получил сам г. Тер-Абрамиан, «издатэл и рэдахтур»… Этот редактор считает вышеописанную статью только объявлением. Он не признает юмористом никого, кроме себя…

3) Слог объявления слишком напоминает слог г. Тер-Абрамиан…

Не подшутил ли над публикой сам маститый «издатэл»?

ОСКОЛКИ МОСКОВСКОЙ ЖИЗНИ

«1883»

«12 июля»

Видеть у себя в доме покойника легче, чем самому помирать. В Москве же наоборот: легче самому помирать, чем покойника в доме у себя видеть. Самый большой ерш, ставший поперек горла, не производит на мои нервы такого сильного, душащего впечатления, какое производят московские похороны (да и вообще все имена существительные, кончающиеся на «ны» и требующие выпивки, не обходятся даром московским нервам). Закапывая своего домочадца, москвич впервые только узнает, как почерствел, застыл и искулачился московский мерзавец, и перестает удивляться тем госпитальным солдафонам и «скубентам», которые мертвецов режут и в то же время колбасу едят… Например.