Полное собрание сочинений и писем в 3 томах. Том 1

Во ФЛАКе бывали подпольщики-коммунисты, и Мандельштам познакомился с некоторыми, что послужило причиной ареста его белыми властями летом 1920 года, когда поэт готовился уехать из Феодосии в Батум (по некоторым сведениям, он согласился везти конспиративную почту). Перед тем Мандельштам порвал отношения с М. А. Волошиным: тот написал незаслуженно порочащее Мандельштама письмо к их общему знакомому — начальнику порта Новинскому; Мандельштам, узнав о его содержании, ответил оскорбляющим письмом Волошину[13] (примирение поэтов состоялось лишь в 1924 году). Мандельштама из тюрьмы вызволили — хлопотали В. Вересаев, М. Кудашева, М. Волошин, но главная заслуга в его освобождении принадлежит полковнику Цыгальскому, герою очерка «Бармы закона». Освободившись из тюрьмы, Мандельштам едет в Батум, где опять попадает под арест (военные власти правительства Грузии были связаны с белогвардейской разведкой). Мандельштама вместе с братом Александром, который сопутствовал ему во всех описываемых странствиях, должны были выслать обратно в Феодосию, но помог случай — конвойный Чигуа, проникшийся симпатией к поэту, доставил арестованного к гражданскому губернатору Батума, которому имя Мандельштама оказалось известно (эпизод описан в очерке «Возвращение»). Снова переезды — в Тифлис, опять в Батум, снова в Тифлис — и отъезд отсюда в Россию. В Петроград Мандельштам вернулся в октябре; поселился в Доме искусств. Его новые стихи, писавшиеся в годы странствий, были встречены приветственно и высоко оценены и друзьями-акмеистами, и слушателями. Стихи «понравились и взволновали» А. Блока

[14].

В ноябре 1920 года Мандельштам переживает увлечение Ольгой Николаевной Арбениной, тогда актрисой Александрийского театра, и пишет цепь стихотворений, замкнувших собой книгу «Tristia». Но его любовь осталась неразделенной — встречи с Арбениной прекратились, прекратились и стихи. «Как воспоминания о пребывании Осипа в Петербурге в 1920 году, — писала Ахматова в «Листках из дневника», — кроме изумительных стихов к О. Арбениной, остались еще живые, выцветшие, как наполеоновские знамена, афиши того времени — о вечерах поэзии, где имя Мандельштама стоит рядом с Гумилевым и Блоком»[15]

.

К этому времени определились основные черты поэтического стиля Мандельштама. Центр тяжести мандельштамовской поэтики — в смысловой насыщенности стиха. Она создается вовлечением в сюжет стихотворения «чужого слова». Еще В. М. Жирмунский в статье «Преодолевшие символизм» (1916) применил к ней термин Ф. Шлегеля «поэзия поэзии» («можно назвать его стихи не поэзией жизни, а “поэзией поэзии”»)[16]. Л. Я. Гинзбург это качество определяла как «поэтику ассоциаций»

[17]. Позднее К. Ф. Тарановский углубил понимание ее природы, показав у Мандельштама характер взаимодействия «текста» и «подтекста» («чужого слова») в обнимающем оба «контексте». Это качество поэзии — не новое. Вот что пишет о нем применительно к поэзии XIX века В. Э. Вацуро: «Культура коллективна по самому своему существу, и каждая культурная эпоха — непрерывный процесс взаимодействия творческих усилий ее больших и малых деятелей, процесс миграции идей, поэтических тем и образов, заимствований и переосмыслений, усвоения и отторжения. Это многоголосие — форма и норма ее существования. Творчество гения вырастает на таком полифоническом субстрате; оно усваивает себе, интегрирует, преобразует «чужие» идеи и образы... и потому, например, установление реминисценций и даже цитат из чужих стихов у Пушкина и Лермонтова... вовсе не бесплодное занятие. Цитата, реминисценция может функционировать в тексте как «чужое слово» и менять в нем акценты, может дать нам материал для наблюдений над технологией поэтической работы, — наконец, она наглядно показывает нам связи великого поэта с традицией и плотность поэтической среды, из которой он вырос»[18]

.

Новое у Мандельштама в этой области — стремление сохранить обособленность «чужого слова». Он выделяет его в смысловом строе стихотворения и дополнительными средствами усиливает его диалогическую функцию. Удачи на этом пути позволили Мандельштаму предельно увеличить смысловую емкость стиха («уплотненность», «удельный вес» — слова из арсенала манифестов акмеизма периода его «бури и натиска»). Мандельштам хорошо знал это свойство собственной поэтики и сравнивал свой стих с «брюссельским кружевом», где «воздух» — чужое слово: «Настоящий труд — это брюссельское кружево, в нем главное то, на чем держится узор: воздух, проколы, прогулы» («Четвертая проза»).