Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах. Том 6.

Фет, который в тот день женился на сестре Боткина, наконец, сам Боткин. Я увиделся с ними на другой день, а на третий день и с Тургеневым, третьего дня читал им свой роман, необработанный, в глине, в сору, с подмостками, с валяющимися вокруг инструментами, со всякой дрянью. Несмотря на то, Тургенев разверзал объятия за некоторые сцены, за другие с яростью пищал: „Длинно, длинно; а к такой-то сцене холодно подошел” – и тому подобное». Словом, литературные судьи, которым Гончаров читал новые, полуобработанные главы, были компетентнейшими и авторитетнейшими; после их одобрения можно было печатать роман в любом журнале. Парижские чтения несомненно были чрезвычайно важны для Гончарова – мнения Боткина и Тургенева послужили мощным стимулом для продолжения работы. Более всего он был благодарен Боткину, как самому благосклонному и внимательному слушателю, о чем свидетельствует письмо Гончарова от 25 августа (5 сентября) 1857 г. к Ю. Д. Ефремовой: «…Тургенев слышал только начало ‹…› а Боткин слышал всё и очень тонко понял, что я хотел выразить. Он предсказывает успех, но все мы трое решили, что за отделкой работы много».1

В памяти Гончарова парижские чтения запечатлелись во всех подробностях. В письме к И. И. Льховскому от 22 августа (3 октября) 1857 г. он просит передать Н. А. Майкову, что готов отплатить ему за эскиз «головки», который должен был закончить для него, «чтением» своего романа, присовокупив: «Он любит слушать меня», и тут же вспоминает реакцию Тургенева в Париже: «Тургеневу скажите, когда приедет, что я умер, да не совсем, и что, когда я писал, мне слышались его понуждения, слова и

279

что я мечтаю о его широких объятиях». В упомянутом уже письме к Льховскому Гончаров образно и с юмором рассказывает об этих удивительных чтениях, проходивших в дружеской и непринужденной обстановке: «На другой день (после первого чтения. – Ред.) мы все обедали у одного Шеншина (брата Фета, от другого отца) в отличном ресторане и отлично наелись и выпили немного; вечером я читал, но у меня не двигался язык. Боткин задремал, но при одной страстной сцене очнулся. „Перл! Перл!” – кричал он, но читать было невмочь. На другой день Тургенев уехал в поместье Виардо и через пять дней будет опять. Я сам в первый раз прочел то, что написал, и узрел, увы! что за обработкой хлопот – несть числа».1 Возвращается – несколько раз – к очень памятным дням Гончаров и в «Необыкновенной истории» (конец 1870-х гг.), где по вполне очевидным причинам уделяет много места поведению и словам Тургенева, изображенного в памфлетном свете: «Тургенев как-то кисло отозвался на мое чтение. „Да, хоть и вчерне, а здание кончено, стоит!” – сказал он почти уныло, чем несколько удивил меня. Я приписал это слабости моего пера». Вспоминает Гончаров там и более поздние, петербургские чтения, которые, по его свидетельству, произвели сильное впечатление на Тургенева: «В другой раз, когда я читал ему последние, написанные уже в Петербурге главы, он быстро встал (в одном месте чтения) с дивана и ушел к себе в спальню. „Вот я уж старый воробей, а вы тронули меня до слез”, – сказал он, утирая слезы». Отразилось такое внимательное и эмоциональное отношение Тургенева к роману и прямо в тексте «Обломова» (речь идет о выражении «голубая ночь» – «единственных двух словах», которые «подсказал» Гончарову Тургенев).2 В общем же, как пишет Гончаров в той же «Необыкновенной истории»: «Всех скупее на советы и замечания был Тургенев – и редко-редко скажет что-нибудь, а больше слушает да молчит».3

280

Чтения продолжались осенью того же года в Петербурге; Л. Н. Толстой в письме к В. П. Боткину и И. С. Тургеневу от 21 октября – 1 ноября 1857 г. сообщал, что Гончаров «потихоньку приглашает избранных послушать его роман…» (Толстой. Т. 60. С. 234).

Запомнились современникам, круг которых медленно, но все время возрастал, мартовские чтения 1858 г.: 1 и 3 марта «новый роман» Гончарова слушает А. В. Дружинин; 5 марта писатель читает его у издателя «Библиотеки для чтения» в присутствии Дружинина и П. В. Анненкова (см.: Дружинин. Дневник. С. 406). Впечатления от этих чтений описывает Анненков в письме от 10 марта 1858 г. к Е. Ф. Коршу: «На днях мы удостоились выслушать из уст самого Гончарова весь его роман вполне – „Обломов”. Чудная и превосходная штука. Образованная, добродушная и очень благородная по себе апатия влюбилась, засуетилась, хотела выйти из себя, но, попрыгав маленько, невидимо, незаметно опустилась опять к самой себе. Лицо женщины, растолкавшей апатию, особенно хорошо, рама картины мастерская, психологический анализ превосходен, и все кончается ровной грустью, как по отходящем явлении. Немножко многословно, но ведь мы умеем переносить недостатки, не то что московские сибариты, которые и в постель не ложатся, как только заметят складочку на простыне» (цит. по: ЛП «Обломов». С. 545-546).

Запись в «Дневнике» Е. А. Штакеншнейдер от 18 мая 1858 г. говорит о том, что чтения продолжались и в мае, причем слушатели позволяли себе критические замечания, в частности о главной героине.1