Полное собрание сочинений. Том 19. Июнь 1909 — октябрь 1910

Мартов сравнивает Россию эпохи крестьянских восстаний против феодализма с «Западной Европой», давным-давно покончившей с феодализмом. Это феноменальное извращение исторической перспективы. Есть ли «во всей Западной Европе» социалисты, у которых и программе стоит требование: «поддержать революционные выступления крестьянства вплоть до конфискации помещичьих земель»{130}? Нет. «Во всей Западной Европе» социалисты отнюдь не поддерживают мелких хозяев в их борьбе из-за землевладения против крупных хозяев. В чем разница? В том, что «во всей Западной Европе» давно сложился и окончательно определился буржуазный строй, в частности, буржуазные аграрные отношения, а в России именно теперь идет революция из-за того, как сложится этот буржуазный строй. Мартов повторяет истасканный прием либералов, которые всегда противопоставляют периоду революционных конфликтов из-за данного вопроса такие периоды, когда революционных конфликтов нет, ибо самый вопрос давно решен.

Трагикомедия меньшевизма в том и состоит, что он должен был во время революции принять тезисы, непримиримые с либерализмом. Если мы поддерживаем борьбу «крестьянства» за конфискацию

земель, значит, мы признаем победу возможной, экономически и политически выгодной для рабочего класса и для всего народа. А победа «крестьянства», руководимого пролетариатом, в борьбе за конфискацию помещичьих земель и есть революционная диктатура пролетариата и крестьянства. (Вспомним слова Маркса в 1848 г. о необходимости диктатуры в революции и справедливые насмешки Меринга над людьми, обвинявшими Маркса в том, будто он хотел введением диктатуры осуществить демократию{131}.)

В корне ошибочен взгляд, будто диктатура этих классов «противоречит всему ходу хозяйственного развития». Как раз наоборот. Только такая диктатура смела бы дочиста все остатки феодализма, обеспечила бы самое быстрое развитие производительных сил. Наоборот, политика либералов отдает дело в руки русских юнкеров, которые во сто крат замедляют

«ход хозяйственного развития» России.

В 1905–1907 годы противоречие между либеральной буржуазией и крестьянством вскрылось вполне. Весной и осенью 1905 г., а также весной 1906 г. крестьянские восстания охватили от ¹/₃ до ¹

/₂ уездов центральной России. Крестьяне разрушили до 2000 помещичьих усадеб (к сожалению, это не более ¹/₁₅ того, что следовало разрушить). Только пролетариат беззаветно помогал этой революционной борьбе, всесторонне направлял ее, руководил ею, объединял ее своими массовыми стачками. Либеральная буржуазия никогда, ни разу

не помогла революционной борьбе, предпочитая «успокаивать» крестьян и «мирить» их с помещиками и царем. Затем в обеих первых Думах (1906 и 1907 гг.) на парламентской арене повторилось то же самое. Все время либералы тормозили борьбу крестьян, предавали их, и только рабочие депутаты направляли и поддерживали крестьян против либералов. Борьба либералов с крестьянами и социал-демократами наполняет собой всю историю I и II Думы. Борьба большевизма и меньшевизма неразрывно связана с этой историей, как борьба из-за поддержки либералов, из-за свержения гегемонии либералов над крестьянством. Поэтому объяснять наши расколы влиянием интеллигенции, незрелостью пролетариата и т. п. есть ребячески наивное повторение либеральных сказок.

По той же причине в корне фальшиво рассуждение Троцкого, будто в международной социал-демократии расколы вызываются «процессом приспособления социально-революционного класса к ограниченным (узким) условиям парламентаризма» и т. д., а в русской социал-демократии приспособлением интеллигенции к пролетариату. «Насколько ограничено (узко), – пишет Троцкий, – с точки зрения социалистической конечной цели, было реальное политическое содержание этого процесса приспособления, настолько же не-сдержаны были его формы, велика была идеологическая тень, отбрасываемая этим процессом».