Полное собрание сочинений. Том второй. Повести и рассказы (1848-1859)

р. 297. Один немецкий ученый ~ из самого Карльсруэ. — Слова эти перекликаются с позднейшей — заостренной против дворянского «западничества» — иронической характеристикой «заезжих путешественников»-иностранцев в первой из «Ряда статей о русской литературе» («Время», 1861, № 1, стр. 3 — наст. изд., т. XVIII; наблюдение Б. В. Мельгунова).

р. 297. Защитники старого дома… — Сторонники свергнутой во Франции в 1793 г. династии Бурбонов. К Наполеону I, как узурпатору, приверженцы монархии питали глубокую ненависть.

р. 299.

…по примеру писем ~ в «Северной пчеле»… — Имеется в виду постоянный в этой газете отдел «Смесь», где по большей части печатались Н. И. Греч и Ф. В. Булгарин. Их фельетоны обычно носили подзаголовки: «Письма к приятелю», «Из частного письма» и т. п. См., например, «Ливонские письма» Булгарина (СП, 1846, 14, 16 августа, №№ 181, 182 — «Письмо четвертое»); «Парижские письма» Греча (печатались с перерывами в течение 1845–1846 гг.). Об этих письмах Греча с сарказмом отозвался Достоевский в 1861 г. в журнале «Время» (наст. изд., т. XXIII).

р. 299. Повесть моя заключает в себе полную и замечательную историю возвышения, славы и торжественного падения Марьи Александровны… — Эти строки иронически перекликаются с заглавием романа Бальзака «История величия и падения Цезаря Бирото, владельца парфюмерной лавки» (1838) (см.: Розенблюм, стр. 655).

р. 305. …морозная пыль алеет, серебрится! ~ Есть что-то подобное у Фета, в какой-то элегии. — Вышедшие в 1850 г. в Москве, а в 1856 г. в Петербурге сборники стихотворений Фета вызвали ожесточенные споры. Возможно, что лирический пассаж Мозглякова о «морозной пыли» отдаленно связан с циклом стихотворений Фета «Снега». См., например:

На пажитях немых люблю в мороз трескучийПри свете солнечном я снега блеск колючий…

Комический эффект слов Мозглякова заключается в том, что он приписывает Фету стих Пушкина «Морозной пылью серебрится…» («Евгений Онегин», гл. I).

р. 305.

…превозмогло человеколюбие, которое, как выражается Гейне, везде суется с своим носом. — В точности такого выражения у Г. Гейне нет, но в «Путевых картинах» («Италия. II. Луккские воды» — 1828) длинный нос полукомического персонажа маркиза Гумпелино, человека доброго, делового и предприимчивого, не раз становится предметом насмешливых рассуждений автора (см.: Г.е. Собрание сочинений в 10 томах, т. IV. М., 1957, стр. 239, 240, 253, 256).

р. 307. …и всё это оттого, что вы начитались там какого-нибудь вашего Шекспира! — Рассуждения Марьи Александровны воспроизводят тон тех поучений, которые в молодости Достоевский вынужден был выслушивать от своего родственника П. А. Каренина. См., например, письмо П. А. Каренина к Достоевскому от 5 сентября 1844 г.: «Вам ли оставаться при софизмах поэтических, в отвлеченной лени и неге шекспировских мечтаний? На что они, что в них вещественного, кроме распаленного, раздутого, распухлого — преувеличенного, но пузырного образа? Тогда как в вещественности Вам указан и открыт путь чести, труда уважительного, пользы общественной» (цит. по кн.: Д, Письма, т. IV, стр. 450).

р. 313. У нас же сбираются составить театр, — для патриотического пожертвования, князь, в пользу раненых… — Эти слова являются единственным в повести упоминанием о Крымской войне. Оно свидетельствует о том, что действие «Дядюшкина сна» должно происходить между 1854 и 1856 гг.

р. 313. Лорда Байрона помню. Мы были на дружеской но-ге. — Эти слова князя, как и его предшествующая реплика о водевиле, — реминисценции из «Ревизора» Гоголя (ср. слова Хлестакова «Я ведь тоже разные водевильчики… Литераторов часто вижу. С Пушкиным на дружеской ноге» — действие III, явление 6). Возможно, что некоторые подробности рассказов старого князя К., «друга» Байрона и Бетховена, «обломка аристократии», были подсказаны Достоевскому и романом А. Дюма-отца, один из персонажей которого, «почти последний дорогой остаток бедного оклеветанного осьмнадцатого столетия», «был знаком с Руссо, Вольтером, Флорпаном, Шенье, Демутье, m-me Тальен и m-me Рекамье» (см.: А.а. Граф Амори, или Два рода любви. М., 1847, стр. VII). Находясь в омском остроге, Достоевский, по свидетельству П. К. Мартьянова, охотно перечитывал произведения Дюма (см.: Мартьянов, стр. 268).