Полное собрание сочинений в 10 томах. Том 3. Стихотворения. Поэмы (1914–1918)

Колч 1923, СС 1947 II, Изб 1959, СС I, Изб 1986, СП (Волг), СП (Тб), БП, СП (Тб) 2, СП (Феникс), ОС 1989, Ст ПРП (ЗК), Изб (М), Ст (XX век), Ст ПРП, СПП, Колч 1990, Ст (М-В), Кап, ОС 1991, Изб (Х), Соч I, Ст (М), СП (Ир), СП (К), Ст (Яр), Круг чтения, Изб (XX век), ОЧ, ЧН 1995, Ст 1995, НШБ, ВБП, СП 1997, Изб (Сар) 2, Ст (Куйбышев), Русские поэты серебряного века, Душа любви.

Автограф — Архив Лозинского, корректура с авторской правкой.

Дат.: 10 марта — конец мая 1915 г. — по датировке В. К. Лукницкой (Жизнь поэта. С. 182), с уточнением дат пребывания Гумилева в госпитале (Соч III. С. 391).

Современник Гумилева заметил по поводу двух его ст-ний: «Есть у Гумилева довольно изощренная наблюдательность, доказательством чего служат стихотворения “Дождь” и “Вечер”» (Оксенов И. «Колчан» Н. Гумилева // Новый журнал для всех. 1916. № 2–3. С. 74).

28

Полон: Литературный сборник. Пг., 1916, с вар. и опеч., Колчан, Весенний салон поэтов. М., 1918, перепечатка из «Колчана».

Колч 1923, Изб 1959, СС I, Изб 1986, Ст 1986, Ст 1988, СП (Волг), СП (Тб), БП, СП (Тб) 2, СП (Феникс), Ст ПРП (ЗК), ОС 1989, Изб (М), Ст (XX век), Ст ПРП, СПП, Колч 1990, Ст (М-В), ШЧ, Изб (Слов), Кап, СС (Р-т) I, ОС 1991, СП (XX век), Изб (Х), Соч I, Ст (М), Изб (Слов) 2, СП (Ир), СП (К), Ст (Яр), Круг чтения, Престол, Изб (XX век), ОЧ, ЧН 1995, Изб 1997, ВБП, МП, СП 1997, Изб (Сар) 2, Ст (Куйбышев), Русская литература XX века. Дооктябрьский период. Хрестоматия. Л., 1991, Душа любви, Русская литература XX века. Хрестоматия для 11 класса средней школы. Ч. 1. М., 1993, Русская поэзия серебряного века, Хрестоматия по отечественной литературе XX века. Для учащихся 11 класса. М., 1995, Бог и человек в русской классической поэзии XVIII–XX веков. СПб., 1997, Литература в школе. 1990. № 5.

Автограф — Архив Лозинского, корректура с авторской правкой.

Дат.: 3 (15) апреля 1915 г. — по смыслу ст-ния, с учетом указания В. К. Лукницкой (Жизнь поэта. С. 182).

Перевод на англ. яз. («It Wasn’t Living») — SW. P. 74. Перевод на чешский («Ja neprozil, ja promucilse jen...») — Honzik.

О значении этого ст-ния в творческой эволюции Гумилева писал Б. М. Эйхенбаум: «...недаром совсем трагическим, совсем необычным становится стиль Гумилева в стихотворении, которое кажется мне наиболее цельным, наиболее напевным из всего сборника: <цит. ст. 1–8>. Это ли не измена Музе Дальних Странствий? Он раскаивается, что взлюбил сушу и море. Жизнь предстала ему как дремучий сон бытия — это ли словарь акмеиста-конквистадора?» (Эйхенбаум Б. М. Новые стихи Н. Гумилева // Русская мысль. 1916. № 2. Отд. III. С. 19). Его поддерживал Ю. Верховский: «В начале этого второго периода (творческого развития Гумилева. — Ред.) поэт, как бы перешагнув рубеж, задумчиво и “молитвенно” отмечает пройденные полпути: <цит. ст. 1–4>. Он тоскует с “тихой и грустной думой” о непреодоленной “молодой силе”: <цит. ст. 13–16>» (Верховский. С. 118).

Иначе ст-ние трактовалось в последующие годы. «Чувство боли и ущерба характерно для всего творческого пути Гумилева. Он пугается своих “дум”, которые как “коршуны”, “зловеще и угрюмо” “требуют мести”. Поэт грустит у “сонной заводи”, где “днем так приятно плавать, а вечером плакать”. Даже в сборнике “Колчан”, где собраны стихи наиболее “оптимистического” периода Гумилева — кануна и начала империалистической войны — упаднические мотивы звучат рядом с “бодрыми”. В стихотворении “Счастье” он обращается к богу с вопросом: “За что же?” — предчувствуя, что бог “отринет” “бедную душу” поэта. В другом стихотворении этого сборника Гумилев подводит мрачные итоги своему жизненному пути: <цит. ст. 1–8>» (Волков А. А. Очерки русской литературы конца XIX и начала XX веков. М., 1952. С. 464). О мотиве самоосуждения в этом ст-нии рассуждает Е. Б. Тагер, цитируя ст. 1–12: «Речь идет, понятно, не просто о противопоставлении земной любви христианской аскезе; в религиозной оболочке стихотворения Гумилев предпринимает своего рода пересмотр собственного идейно-художественного credo. Влюбленность в “сушу и море”, “самоценность” любого явления, любой данности утрачивает значение важнейшей заповеди художника, наоборот, осознается ее ущербность перед “горним светом”, то есть некими высшими ценностями, существование и превосходство которых не может не признать поэт. В то же время он не в силах — да в тайне и не хочет — вырваться из сладкого плена, стряхнуть “дремучий сон бытия”: “Но любовь разве пламень малый, что ее легко погасить?”» (Тагер Е. Б. Модернистские течения и поэзия межреволюционного десятилетия // Русская литература конца XIX — начала XX вв.: 1908–1917. М., 1972. С. 292–293).