Полное собрание сочинений в 10 томах. Том 5. Пьесы (1911–1921)

Ст. 251–266. — Монолог Гондлы очень близко подходит к русским духовным песням о Егории Храбром (т. е. о Георгии Победоносце). Там рассказывается, что после свидания с матерью в разоренном Иерусалиме (или Хлееме (Вифлееме), Киеве или Чернигове) святой отправился странствовать по Святой Руси, покоряя (подобно Гондле) не мечом, а словом горы, дремучие леса, змеиные стада и волчьи стаи. Так, леса он превращает в «храмы божии»:

Вы, лесы, лесы дремучие!

Встаньтеся и расшатнитеся,

Расшатнитеся, раскачнитеся,

Порублю из вас церкви соборные,

Соборные да богомольные!

В вас будет служба господняя.

Зарастите вы, леса,

По всей земле светлорусской,

По крутым горам по высоким.

(см.: Голубиная книга: русские народные духовные стихи XI–XIX вв. М., 1991. С. 56). Уместно вспомнить, что далее Гондла упоминает Георгия как своего «небесного знакомца» (см. комментарии к ст. 34 четвертого действия).

Действие второе

Ст. 69–72. — Воспоминания Конунга восходят к «Песне Краки», где описывается междоусобная битва при Вертрафирте в Ирландии: «Жарко дрались мы мечом! В Вертрафирте тела нагромождали на тела, образуя громадные холмы; птенцы коршуна могли рассчитывать на обильную поживу после битвы; сталь сшибалась с железом; Марстан, владыка Исландии, утолил алчность воинов своим царственным телом; для воинов была богатая пирушка» (Древнесеверные саги... С. 172).

Ст. 74. — Эйрик Красный — предводитель первых шотландских колонистов в Гренландии (X в.), герой «Саги об Эйрике Красном». Описание битвы с норвежцами см.: «Древнесеверные саги...». Исландцы (среди которых было много знатных норвежских викингов) активно сопротивлялись имперским притязаниям Харальда Прекрасноволосого, объединившего Норвегию в конце IX в. (ок. 890 г.) (см.: Сыромятников С. М. Сага об Эйрике Красном. СПб., 1890. С. 243).

Ст. 105–108. — Гондла упоминает эпизод из жизни исландского викинга и скальда Эгиля Скаллагримсона (ок. 910–990). Во время пребывания в Норвегии он убил сына конунга Эйрика Кровавая Секира. Попав некоторое время спустя в плен к Эйрику, Эгиль в ожидании смертной казни сочинил хвалебную оду в честь конунга, которая понравилась тому настолько, что он простил убийцу сына и выпустил его на свободу.

Ст. 113–116. — Е. Терновский обращает внимание на то, что «образ скальда под влиянием Оссиана, Ибсена и скандинавских модернистов был значительно романтизирован в русской поэзии <...> У Гумилева образ скальда более историчен: бродячий певец, желанный на пирах и свадьбах, но почти презираемый в бытовой и общественной жизни» (далее цит. ст. 115–116) (Ternovsky E. Essai sur l’histoire du poeme russe de la fin du XIXe et du debut du XXe siecle. Великолепная неудача. Lille-Paris, 1987. P. 302–303).

Ст. 137–160 — Монолог Ахти — перифраз программного ст-ния раннего Гумилева «Волшебная скрипка» (1907):

Милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка,

Не проси об этом счастье, отравляющем миры,

Ты не знаешь, ты не знаешь, что такое эта скрипка,

Что такое темный ужас начинателя игры!

Тот, кто взял ее однажды в повелительные руки,

У кого исчез навеки безмятежный свет очей,

Духи ада любят слушать эти царственные звуки,

Бродят бешеные волки по дорогам скрипачей.

Ты устанешь и замедлишь, и на миг прервется пенье,

И уж ты не сможешь крикнуть, шевельнуться и вздохнуть, —

Тотчас бешеные волки в кровожадном исступленьи

В горло вцепятся зубами, встанут лапами на грудь.

(см. № 89 в т. I наст. изд. и комментарий к нему). Поскольку образ «скрипки» был бы в контексте «Гондлы» явным анахронизмом, он был заменен на образ «лютни»; в дальнейшем этот же образ как символ поэтического вдохновения был «узаконен» Гумилевым в «Заблудившемся трамвае» (см. № 39 в т. IV наст. изд. и комментарий к нему). Обращает на себя внимание и «финская» природа лютни, имеющей «двойное заклятье», которое, как выясняется позднее, может принести не только гибель, но и победу владельцу волшебного инструмента (см.: Действ. 4. Ст. 97–100). В рецензии на книгу «Песен» С. Клычкова (1911) Гумилев пишет о «перекрещивании культур византийской, финской, колдовской и индийской, в атмосфере которого рождалась Русь» (Гумилев Н. С. Письма о русской поэзии. М., 1990. С. 119), связывая таким образом «колдовскую Финляндию» со своими «русскими стихами» 1914–1917 гг. (напр., «Старые усадьбы», «Змей», «Мужик» — см. № 114 в т. II наст. изд. и комментарий к нему, №№ 37 и 56 в т. III наст. изд. и комментарии к ним). «Русь» у Гумилева — в противоположении православной России — также содержит в себе «таинственное», «земляное» начало, восходящее к оргиастическому, «хтоническому» миру языческих богов, непредсказуемых в своих отношениях к человеку. См. также: Зобнин Ю. В. Николай Гумилев — поэт Православия. СПб., 2000. С. 254–264.

Ст. 161–162. — Ср. с мотивом зачарованного острова, полного то пугающих, то очаровывающих звуков в «Буре» В. Шекспира.