Полное собрание сочинений в десяти томах. Том 8. Письма

Стр. 3–5. — Имеется в виду рецензия Анненского на РЦ 1908 (Речь. 15 декабря 1908. № 308). Об истории возникновения этой статьи сообщает Р. Д. Тименчик: «7 декабря 1908 года вступивший в заведование критико-библиографическим отделом газеты “Речь” публицист Л. Галич направил Анненскому предложение участвовать в этом отделе. Анненский быстро откликнулся статьей о гумилевской книжке, подписав ее инициалами “И. А.”. 13 декабря он получил телеграмму: “Если разрешите поставить имя полностью, буду крайне благодарен. Очень важно для газеты. Галич”. Однако Анненский настоял на криптониме. Возможно, что об этой публикации он писал год спустя в автобиографии: “<...> анонимно напечатал за всю мою жизнь одну только, и то хвалебную заметку”» (Тименчик Р. Иннокентий Анненский и Гумилев // Вопросы литературы. 1987. № 2. С. 274). Стр. 6–9. — В РЦ 1908 №№ 81, 93, 95 в т. I наст. изд. были объединены в цикл под названием «Озеро Чад». Об этом цикле Анненский писал: «Хорошо и «Озеро Чад», история какой-то африканки, увеселяющей Марсель. Тут целый ряд тропических эффектов, и все, конечно, бутафорские: и змеи-лианы, и разъяренные звери, и «изысканный жираф», жираф-то особенно, — но все чары африканки пропитаны трагедией. Н. Гумилев не прочь был бы сохранить за песнями об этой даме — их, т. е. песен, у него три — всю силу экзотической иронии, но голос на этот раз немножко изменил Анахарсису XX века, ему просто жаль дикарки, ему хочется плакать». Ср. также следующее место из черновиков этой рецензии: «Нравится мне еще, что у молодого автора в его маскарадном экзотизме чувствуется иногда не только чисто славянская мрачность, но и стихийно-русское «искание муки», это обаятельно-некрасовское «мерещится мне всюду драма», наша, специально наша «трагическая мораль». Не то чтобы я всем этим очень уж гордился, но комбинация интересна: Буль-Миш и Некрасов, и даже посерьезнее Некрасова. Помните, в «Романцеро» Гейне, уже умирающего, его Помаре. Завтра повезут ее анатомировать. Но поэту вспомнилась сегодня ее пляска, и фантазия его жадно ищет упоения, танца, ноющей скрипки, блеска... о... расплата завтра, потом, когда-нибудь... Теперь блеск, хмель, красота quand-meme. Не то у Гумилева» (цит. по: Р. Тименчик. Иннокентий Анненский и Николай Гумилев // Вопросы литературы. 1987. № 2. С. 276–277). Стр. 9–11. — «Если вспомнить, что ирония как художественный прием <...> выражается обозначением чего-либо в смысле, обратном буквальному <...> то слова Гумилева об «иронии» как сущности «романтизма» значат то, что романтическая проблематика — сильные, необыкновенные герои, экзотический мир, окружающий их, удивительные события — должны, по замыслу автора, быть объектами осмеяния. Другими словами, «Романтические цветы» оказываются — исходя из оценки самого автора — сборником пародий на «неоромантические» произведения символистов» (Зобнин Ю. В. Воля к балладе (Лиро-эпос в акмеистической эстетике Гумилева) // Гумилевские чтения. Материалы международной конференции филологов-славистов. СПб., 1996. С. 113). По мнению Н. А. Богомолова: «...третья редакция сборника (т. е. РЦ 1918. — Ред.

) была скорее всего ориентирована на то понимание смысла книги, которое было подсказано Анненским, видевшим в нем ироническое начало. Именно в свете этого обретает особое значение и перенесение в начало книги юношески наивных стихотворений из ПК, и завершение книги «Неоромантической сказкой», где ирония выражена с особой силой» (Богомолов Н. А. Гумилев и оккультизм // Богомолов Н. А. Русская литература начала XX века и оккультизм. М., 1999. С. 125). Сходную мысль высказал и Ю. В. Зобнин, трактовавший «Неоромантическую сказку» как «своеобразную «самопародию» — в духе соответствующих опусов Андрея Белого, — где под «юным принцем» выведен сам Гумилев, «мудрый дворецкий» обозначает «учителя и наставника» Брюсова, «людоедом» оказывается Бальмонт, обидевший Гумилева в Париже...» (Зобнин Ю. В. Указ. соч. С. 114). Иную трактовку «Неоромантической сказки» — и «романтизма» гумилевского сборника — см.: Баскер. С. 40, 16). О «названии книги» Анненский отозвался в самом начале своей рецензии: «В последнее время не принято допытываться о соответствии стихотворного сборника с его названием. В самом деле, почему одну сестру назвали Ольгой, а другую Ариадной?

Романтические

цветы — это имя мне нравится, хотя я не знаю, что собственно оно значит. Но, несколько тусклое как символ, оно красиво как звучность, — и с меня довольно». Ср., по контрасту, мнение современного исследователя: «...в самом названии книги скрыта оценочная двойственность, порождаемая двойной аллюзией — на «Цветы зла» Ш. Бодлера, с одной стороны, и на «Цветочки» Франциска Ассизского, с другой» (Зобнин Ю. В. Указ. соч. С. 113). Стр. 11–14. — На самом деле, «вопрос о влиянии Парижа на <свой> внутренний мир» был для Гумилева совсем не новым: см. его письмо к Брюсову от 29 октября / 11 ноября 1906 г. (№ 7 наст. тома) и комментарий к нему. В любом случае его хоть и осторожное «несогласие» с тем, что он называет «главной мыслью» статьи Анненского, достаточно «иронически» контрастирует с выражениями в этом письме «бесконечной» благодарности. Действительно, в определение Анненским «парижского» входят такие понятия, как «бутафорское», «маскарадно-неподлинное», «искусственно-нежизненное», красота, которая «боится солнечных лучей». Ср. по поводу стихотворения «Заклинание» (№ 63 в т. I наст. изд.): «...Днем черты экзотической царицы кажутся у спящей точно смятыми, да и у мага по лицу бродят синеватые тени. Но вчера в café-concert они оба были положительно красивы, размалеванные. Никакого тут нет ни древнего востока, ни тысячелетнего тумана: бульвар, bec-Auer, кусок еще влажного от дождя асфальта перед кафе — вот и вся декорация «ассирийского романа»...». Нет сомнения, что оценка Анненского сильно задела Гумилева. Как указывает Р. Д. Тименчик, слова о «куске еще влажного от дождя асфальта» обыгрывались Гумилевым в его рецензии на вторую книжку журнала «Остров», в которой он «возвращал Анненскому упрек в “парижанстве”» (см. стр. 36–40 № 21 в т. VII наст. изд. и комментарий к нему). К теме «декораций» (ср. также в статье Анненского «О современном лиризме»: «<Гумилев> любит все изысканное и странное, но верный вкус делает его строгим в подборе декораций» (Анненский И. Книги отражений. М., 1979. С. 378)). Гумилев вернулся к этому в своем отзыве об Анненском в «Жизни стиха»: «Он любит исключительно «сегодня» и исключительно «здесь», и эта любовь приводит его к преследованию не только декораций, но и декоративности...» (стр. 223–225 № 24 в т. VII наст. изд.; анализ этого места см.: Баскер. С. 16–17). Даже в рецензии на «Кипарисовый ларец» содержится полемический отклик на заключительные мысли рецензии Анненского: «...я рад, что романтические цветы — деланные, потому что поэзия живых <...> умерла давно. И возродится ли?»; ср. у Гумилева: «...теперь, когда поэзия завоевала право быть живой и развиваться...» (стр. 20–21 № 26 в т. VII наст. изд.).