Полное собрание сочинений в десяти томах. Том 8. Письма

В эти весенние дни мы с Гумилевым подружились особенно нежно» (Жизнь Николая Гумилева. С. 45–46). Упомянутый в мемуарах рассказ «Ганс Вреден» вошел в кн.: Ауслендер С. А. Рассказы. Кн. II. Петербургские апокрифы. СПб.: изд. Аполлона, 1912. В рассказах Ауслендера, как и в прозе сильно повлиявшего на него М. А. Кузмина («Картонный домик», «Покойница в доме», «Плавающие-путешествующие» и др.), нередко намечается автобиографический подтекст, зашифровывающий лица и события литературной и художественной жизни Петербурга конца 1900-х годов (см. комментарий к № 53 в т. VII наст. изд.; о влиянии Кузмина на прозу Ауслендера см. также: Богомолов Н. А., Малмстад Джон Э. Михаил Кузмин: искусство, жизнь, эпоха. М., 1996. С. 93). Но несмотря на признанную автором связь с разговорами в Парахине, прямого «прототипизма» в коротком, полуфантастическом рассказе «Ганс Вреден» скорее всего нет. Стр. 5. — Об отъезде Гумилева из Окуловки вспоминал Ауслендер: «Из Окуловки Гумилев посылал запрос в Царское, есть ли письма из Киева (т. е. от Ахматовой — Ред.), беспокоился, как будто не был уверен в ответе, и, получив утвердительный ответ, попросил лошадей и тут же выехал на вокзал, хотя знал, что в это время нет поезда. Я провожал его, и мы ждали на станции часа два с половиной. Он не мог сидеть, нервничал, мы ходили и курили» (Жизнь Николая Гумилева. С. 46). Через три дня после этого, 26 марта, Гумилев присутствовал на знаменательном докладе Вяч. Иванова «Заветы символизма» в «Обществе ревнителей художественного слова», положившем начало полемике вокруг символизма, приведшей в конце концов к выявлению теоретической программы акмеизма. Гумилев пытался возражать Иванову во время доклада и выступил вторым в формальном обсуждении его, состоявшемся в «Обществе ревнителей художественного слова» 1 апреля (подробно см.: Кузнецова О. А. Дискуссия о состоянии русского символизма в «Обществе ревнителей художественного слова» // Русская литература. 1990. № 1. С. 200–207). В Окуловку Гумилев вернулся еще на свадьбу Ауслендера в августе 1910 г. и, совершенно случайно, снова очутился там в военной командировке с конца января по начало марта 1917 г. (см. № 160 наст. тома и комментарии к нему).

86

При жизни не публиковалось. Печ. по автографу.

Неизд 1980 (публ. Г. П. Струве), Полушин, ЛН.

Автограф — РГБ. Ф. 386. К. 84. Ед. хр. 20.

Дат.: 25 марта 1910 г. — по почтовому штемпелю.

Письмо вложено в конверт, адресованный: «Москва. Его Высокородию Валерию Яковлевичу Брюсову, Цветной бульвар, собственный дом». Штемпель почтового отделения С.-Петербурга — 25.03.10. Штемпель московской экспедиции городской почты — 26.03.10. Ответом на это письмо является письмо В. Я. Брюсова от 28 марта 1910 г. (№ 17 раздела «Письма к Н. С. Гумилеву» наст. тома).

Стр. 3–4. — Сборник «Жемчуга» наконец вышел в Москве 16 апреля 1910 г., в издательстве «Скорпион», с посвящением: «Посвящается моему учителю Валерию Брюсову». Помимо 7 рецензий, перечисленных в т. I наст. изд. (см. вступительную статью к разделу «Комментарии»), на Ж 1910 также появились отзывы Н. Абрамовича (Студенческая жизнь. 1910. № 24), В. В. Гиппиуса (?) (Против течения. 3 декабря 1910 (№ 8), подп. «Росмер»; не исключено, что псевдоним был использован С. М. Городецким); Е. Янтарева [Е. Л. Бернштейна] (Столичная молва. 24 мая 1910 (№ 123)). Посвящение «учителю» и, шире, «ученичество» Гумилева стали неизменным лейтмотивом всех рецензий, как положительных, так и отрицательных; можно полагать, что собственно гумилевское осмысление «лозунга спокойного и взыскательного ученичества» нашло свое наиболее точное — и значительное — отображение в рецензии его близкого знакомого того времени, С. А. Ауслендера: «Посвящая свою книгу Валерию Брюсову, Гумилев называет его «учителем». И это не только поза почтительности перед величайшим из современников, нашим поэтом. С горделивой радостью несет звание «ученика» Гумилев, требуя и от других («Письма о русской поэзии», «Аполлон») отношения к мастерству строгого и серьезного. <...> Долгой, упорной работой добиться твердости и верности руки, чтобы каждый удар шпаги был не только проявлением природной смелости и ловкости, но и сложным, благородным искусством, — таковы законы рыцарства, когда она становится великим цехом

. С сознательной настойчивостью учится Гумилев, <...> проникая в творчество поэта, избранного им себе в учителя» (Речь. 5 июля 1910. № 181; подпись — С. А.). Стр. 4–5. — В ответном письме от 28 марта 1910 г. (№ 17 раздела «Письма к Н. С. Гумилеву» наст. тома) Брюсов отклонил эту просьбу: 1910. № 7 (см. № 88 наст. тома и комментарии к нему). В апрельской книжке «Аполлона» была помещена пространная рецензия на Ж 1910 Вяч. Иванова. Стр. 17. — В ответном письме Брюсов поблагодарил Гумилева «за вести из Абиссинии». Гумилев, вероятно, забыл, что его первое заграничное письмо было отправлено Брюсову не из Египта, а из Болгарии (№ 75 наст. тома); по-видимому, затерялось одно письмо (помимо № 81).

87

При жизни не публиковалось. Печ. по автографу.