Полное собрание сочинений в десяти томах. Том 8. Письма

если звуки военной трубы не заглушили в Вас мелодий лиры и Вы по-прежнему с интересом относитесь к молодым порослям литературы, то могу Вам прислать (напишите мне: В<асильевский> о<стров>, Тучкова наб<ережная>, 10-1, кв. 41) несколько стихот<ворений> молодого поэта Злобина, пишущего весьма грамотно. Моментами он напоминает как-то Вас, хотя en petit, конечно. Он был бы рад быть знакомым с Вами, причем не надо предполагать в данном случае расчетов на какую бы то ни было протекцию. Мы познакомились недавно в редакции довольно мизерного нового журнала «Богема», в который отдали свои поэзы по предложению нашего общего знакомого — Ларисы Рейснер. Мне кажется, что к творчеству Злобина Вы не останетесь совершенно безучастным.

Жму руку. Кстати, поздравляю с Георг<иевским> крестом. Поклон Анне Андреевне.

А. Лозина-Лозинский.

40. От М. Л. Лозинского

<Петроград.> 21.X.1915 <г.>

Дорогой друг Николай Степанович,

видно, ты овладел тайной философского камня, ибо твои опыты превращения серебра в золото протекают в высшей степени успешно, клянусь Египетским Сержантом! Еще немного, и твоя походная печь озарится вожделенным блеском. Поздравляю же тебя с достигнутыми успехами в священном искусстве и заранее рукоплещу близкому торжеству!

А раз адепты Великого Трансхопса занялись разоблачением сокровеннейших тайн, то и мне ничего не остается, как открыть для общего пользования Окаменелыя Дороги. Итак, да будет!

Но предварительно я хочу просить у тебя позволения украсить посвящением тебе мои пятистопные ямбы, трактующие о каменьях, растущих, как лилии, о бездонной тьме, о племенах беспечных, о башнях Эдема и об эдемском луче. Их поток родился на той же вершине, что и твои «Пятистопные Ямбы» (помнишь нашу беседу об автобиографических ямбах), но злосчастные свойства почвы направили его по другому склону, и к устью дотекла дидактическая кантилена. Эти «Каменья» всегда предназначались тебе в дружеское подношенье, но автора смущало сознание их очевидной неравноценности «Пятистопным Ямбам». Но что же делать, других нет... не обессудь, чем богат...

Жалко очень, что ты теперь так недостижим, и я лишен твоих советов при составлении книги. А вдруг ты объявишься в Петрограде? Вот был бы рад, и бескорыстно.

Таня шлет тебе привет. Филипка питается легендарными сведениями о тебе, М. А. Струве... мечтает, Соловьев всегда готов, а я крепко жму твою руку и целую в золотыя уста.

Твой М. Лозинский.

41. От Т. В. Чурилина

<Симферополь. 11 мая 1916 г.>

Дорогой Николай Степанович!

Теперь, когда я особенно одинок, лучше всего и нужнее сказать Вам, как близко мне Ваше слово о моих стихах (в 10 № Аполлона), как оно дорого. Много было рецензий, почти все доброкачественные, иногда дифирамбические, но слово сказали Вы один. По правде, я не ожидал его от Вас, хоть любил и ценил Вас, поэта. Но разве о Поэзии только сказали Вы? О летописи Тайны, т. е. то, что главное в моем творчестве.

Я желал бы встретиться с Вами, желал бы, чтоб Вы написали мне, если есть, что сказать еще.

Спасибо.

Тихон Чурилин.

11.V.1916 ночью.

Симферополь, Госпитальная, Фельдшерский п<ереулок>, д<ом> Маркова, кв<артира> 8. Т. В. Чурилину.

P. S. Я хотел бы иметь от Вас Вашу книгу, где «Открытие Америки», любимое мне, и «Колчан».

42. От Л. М. Рейснер

<Петроград. Сентябрь (?) 1916 г.>

Милый мой Гафиз, это совсем не сентиментальность, но мне сегодня так больно. Так бесконечно больно. Я никогда не видела летучих мышей, но знаю, что если даже у них выколоты глаза, они летают, и ни на что не натыкаются. Я сегодня как раз такая бедная летучая мышь, и всюду кругом меня эти нитки, протянутые из угла в угол, которых надо бояться. Милый Гафиз, я много одна, каждый день тону в стихах, в чужом творчестве, чужом опьянении. И никогда еще не хотелось мне, так как теперь, найти, наконец, свое собственное. Говорят, что Бог дает каждому в жизни крест такой длины, какой равняется длина нитки, обмотанной вокруг человеческого сердца. Если бы мое сердце померили вот сейчас, сию минуту, то Господу пришлось бы разориться на крест вроде Гаргантюа, величественный, тяжелейший. Но, очевидно, Ангелы в свое время поторопились, чего-то не досчитали, или сатана их соблазнил, или неистовые птицы осаждали не вовремя райские преддверия — но только счет вышел с изъяном. Ах, привезите с собой в следующий раз поэму, сонет, что хотите, о янычарах, о семиголовом цербере, о чем угодно, милый друг, но пусть опять ложь и фантазия украсится всеми оттенками павлиньего пера, и станут моим Мадагаскаром, экватором, эвкалиптовыми и бамбуковыми чащами, в которых человеки якобы обретают простоту души и счастие бытия. О если бы мне сейчас стиль и слог убежденного меланхолика, как был Лозинский, и романтический чердак, и действительного верного и до́ смерти влюбленного друга. Человеку надо так немного, чтобы обмануть себя. Ну будьте здоровы, моя тоска прошла, жду Вас.

Ваша Лери.

43. От Л. М. Рейснер

<Петроград. Начало декабря 1916 г.>