Полное собраніе сочиненій въ двухъ томахъ

Впрочемъ не одно безотчетное чувство досталось въ удѣлъ нашимъ дамамъ отъ современнаго просвѣщенія. Часто подъ граціознымъ покрываломъ веселой шутки, подъ легкимъ, блестящимъ словомъ, скрывается не пролётная мысль, не слѣпое чувство, но цѣлое, настоящее мнѣніе, — мнѣніе, вещь почти неслыханная въ прежнія времена! Правда, и теперь это вещь довольно рѣдкая; но все она встрѣчается и, можетъ быть, чаще, чѣмъ думаютъ многіе. По крайней мѣрѣ, образованныя женщины хотятъ имѣть мнѣніе, чувствуютъ, что неукрашенныя сердечнымъ убѣжденіемъ въ нѣкоторыхъ истинахъ, онѣ теряютъ половину своей прелести. Частный опытъ не доказательство; но, сколько я могъ замѣтить, то въ этомъ отношеніи чуть ли прекрасный полъ не опередилъ другой, который приписываетъ себѣ право на разумъ по преимуществу.

Какая разница тому лѣтъ десять!

То же, что объ обществѣ, можно сказать и объ нашей литературѣ. Распространеніе просвѣщенія замѣтно въ ней вообще; но въ отношеніи къ женщинамъ оно замѣтно несравненно болѣе. Вотъ уже около десяти лѣтъ, какъ литература наша ростетъ только въ ширину, — и то слава Богу! — между тѣмъ писательницы наши становятся выше.

И давно ли, съ этимъ словомъ писательница, соединялись самыя непріятныя понятія: пальцы въ чернилахъ, педантство въ умѣ и типографія въ сердцѣ. Но теперь, съ тѣхъ поръ, какъ нѣкоторыя изъ лучшихъ украшеній нашего общества вступили въ ряды литераторовъ; съ тѣхъ поръ, какъ нѣсколько истинно поэтическихъ минутъ изъ жизни нѣкоторыхъ женщинъ съ талантомъ отразились такъ граціозно, такъ плѣнительно въ ихъ зеркальныхъ стихахъ, — съ тѣхъ поръ названіе литератора стало уже не странностью, но украшеніемъ женщины; оно, во мнѣніи общественномъ, подымаетъ ее въ другую сферу, отличную отъ обыкновенной, такъ что воображеніе наше создаетъ вокругъ нея другое небо, другой воздухъ, и ярче и теплѣе, чѣмъ вашъ Одесскій.

Впрочемъ, я говорю здѣсь только о новомъ поколѣніи и частію о среднемъ; въ старомъ поколѣніи, которое привыкло видѣть въ женщинѣ полуигрушку, — предразсудокъ противъ писательницъ еще во всей силѣ. Онъ задавилъ, можетъ быть, не одинъ талантъ, обѣщавшій новую красоту нашей литературѣ и, можетъ быть, новую славу, — кто знаетъ?

Вслѣдствіе этого предразсудка, бóльшая часть нашихъ дамъ-поэтовъ пишетъ мало, и либо со всѣмъ не печатаетъ, либо печатаетъ безъ имени. Исключеній не много.

Такъ, безъ сомнѣнія, вы слыхали объ одномъ изъ самыхъ блестящихъ украшеній нашего общества, о поэтѣ, которой имя, не смотря на ея рѣшительный талантъ, еще неизвѣстно въ нашей литературѣ. Не многимъ счастливымъ доступны ея счастливые стихи; для другихъ они остаются тайною. Талантъ ея скрытъ для свѣта, который осужденъ видѣть въ ней одно вседневное, одно невыходящее изъ круга жизни обыкновенной, и развѣ только по необыкновенному блеску ея глазъ, по увлекательной поэзіи ея разговора, или по граціи ея движеній, можетъ онъ узнавать въ ней поэта, отгадывать въ ней тотъ талисманъ, который такъ изящно волнуетъ мечты.

Но если предразсудокъ противъ писательницъ еще не совсѣмъ уничтожился, то другой предразсудокъ противъ Русскаго языка, кажется, уже рѣшительно начинаетъ проходить. Не говорить по-Французски еще нельзя: такъ еще образовано наше общество; такъ еще необразованъ нашъ языкъ. Но, по крайней мѣрѣ, кто теперь начинаетъ писать, тотъ, конечно, начинаетъ писать по-Русски, и, вѣроятно, уже невозможенъ болѣе тотъ примѣръ Русскаго таланта, отнятаго у Россіи Французскою литературою, который возбуждаетъ въ насъ тѣмъ больше сожалѣнія, чѣмъ больше мы могли бы ожидать отъ него для нашей словесности. Не нужно договаривать, что я разумѣю здѣсь ту писательницу, которая передаетъ Французской литературѣ поэтическую сторону жизни нашихъ древнихъ Славянъ. И въ самомъ дѣлѣ, — скажите: кому дала судьба больше средствъ дѣйствовать на успѣхи изящныхъ искусствъ въ Россіи? — Рожденная съ душею поэтическою, открытою для всего прекраснаго, одаренная талантами самыми рѣдкими, воспитанная посреди роскоши самаго утонченнаго просвѣщенія, съ самаго дѣтства окруженная всѣмъ блескомъ искусствъ, всею славою художественныхъ созданій, — она казалась сама однимъ изъ самыхъ счастливыхъ изящныхъ произведеній судьбы. О чемъ другіе мечтаютъ издали, чтò другіе разгадываютъ по слуху, то являлось передъ нею живо и близко. Всѣ рѣдкости Европейской образованности, всѣ чудеса просвѣщенныхъ земель, и великія художества, и великіе художники, и знаменитые писатели, и лица, принадлежащія исторіи, и лица, принадлежащія минутѣ, — все это быстро и ярко пронеслось передъ ея глазами, все это должно было оставить слѣды драгоцѣнные на молодомъ ея воображеніи, — всѣмъ этимъ она могла дѣлиться съ своими соотечественниками, ставши прекрасною посредницею между ими и тѣмъ, что просвѣщенный міръ имѣетъ самаго замѣчательнаго.... Но это не сбылось...