Кто может искренне молиться
И смысл молитвы разуметь!
В лучах зари лампадок медь
Оранжевеет, и столица
Со всем безверием своим
Отвратна путницам моим.
37
Поют на клиросе монашки,
И попик седенький чуть жив,
Свершает службу. “Грех наш тяжкий”,-
Вздыхает старица, сложив
В дрожащий крест руки пергамент,
Угаслым взором на орнамент
Взирая, точно в нем сам бог,
И эхо удлиняет вздох.
По церкви вьется синий ладан,
И, как в тумане голубом,
Елена прислонилась лбом
К холодным плитам. Вдруг отпрядан
В смятеньи Кириены взгляд,
Чуть обернувшейся назад.
38
Елена встала.– “Lugne, родная,
Прости, но ты назад взгляни”…
И, легкий возглас испуская,
Елена видит: те огни!
Да, это он, – но стой исправней,
Не вздрагивай! – знакомец давний,
Чье имя точно, олеандр,
Гость сна в сирени – он, Леандр!
– Его ты знаешь? – Знаю вечно!-
– Но кто же он? – Он мысль моя!-
– Прости, не понимаю я…
Lugne, ты больна? – Riene сердечно
Глядит в глаза ее. Но прочь
Helene из церкви: “В ветер! в ночь!”
39
За ними – он. Они – аллеей,
Ведущей к озеру. Челнок,
Со смятою на дне лилеей,
Воткнулся в розовый песок!
Челнок столкнуть старалась тщетно
Riene, пока вдруг незаметно,
Но, твердой подчинен руке,
На гофрированном песке
Не сполз на озеро. Взглянула:
Леандр пред ними, шляпу сняв:
– Простите, может быть, неправ,
Что я без разрешенья… – Гула
Вечерний ветер нес волну,
И кто-то молвил: “Обману…”
40
Она смотрела, не мигая,
Не отрывая росных глаз,
Как грусть его, ей дорогая,
Из глаз Леандровых лилась.
Молчала Кира в потрясеньи,
Вбирая отблески осеньи,
И зеркалом спала вода,
И были миги, как года.
Потом все трое сели в лодку
И, ни о чем не говоря,
Туда поплыли, где заря
Сгорала – к дальнему болотку.
Не слышал этот вечер слов.
Закат был грустен и лилов.
41
Они проснулись на восходе,
Их к полдню встретил старый дом.
Сердца исполнены рапсодий:
Ушли вдвоем, пришли втроем.
В пути сдружились как-то сразу:
За фразою бросая фразу,
За смехом смех, за взглядом взгляд,-
Друг другом каждый был объят.
Писать друг другу слово дали
Все трое, дали адреса,
Запоминая голоса,
И, распрощавшись, долго в дали
Полей смотрели, где он шел -
Велик и мал, богат и гол.
ЧАСТЬ II
1
Будь верен данной тайно клятве,
Вдыхай любви благой озон!
…Уже в Мариинском театре
Открылся Глинкою сезон.
Уже кокотки и виверы
К Неве съезжаются с Ривьеры,
Уже закончился ремонт,
Уж разложил ковры beau-monde,
Обезгазетил все картины,
Убрал чехлы, натер паркет
И, соблюдая этикет,
От солнца скрылся за гардины.
И снова в воздухе висит:
Модэль. Журфикс. Театр. Визит.
2
Уже меня рисует Сорин,
Чуковский пишет фельетон.
Уже я с критикой поссорен,
И с ней беру надменный тон.
Уже с утра летят конверты,-
В них приглашают на концерты
Ряд патронесс и молодежь.
Уже с утра стоит галдеж
В моей рабочей комнатушке
От голосов, и ряд девиц,-
Что в массе площе полендвиц,-
Вертя игриво завитушки,
Меня усиленно зовут
Читать им там, читать им тут.
3
Уж – это ли не хохот в стоне?
Не хрюк свиньи в певучий сон?-
К нам Чехов в устричном вагоне
Из-за границы привезен.
Как некогда царя Сусанин,
Спасает тело юный Санин
От слишком духовитых душ,
В ком вовсе нет души к тому ж…
Уже зовет на поединок
Из ям военщину Куприн,
Уж славит Леду господин
Каменский, как бесстрастный инок,
И испускает “чистый” вздох,
Беря попутно
4
Уж первый номер “Аполлона”,
Темнящий
Выходит в свет, и с небосклона
Комета новая видна;
То “Капитаны” Гумилева,
Где лишнего не видно слова,
И вот к числу звучащих слов
Плюссируется:
Уже “Весы” крушат пружину,
Уже безвреден “Скорпион”,
Стал иорданский вял пион,
Все чаще прибегает к джину
Бесплатных приложений Маркс;
Над “Нивою” вороний карк!
5
Все импотентнее Буренин,
С его пера течет вода,
И, сопли утерев, Есенин
Уже созрел пасти стада…
И Меньшиков, кумир столовых,
Иудушкой из Головлевых
Работает, как гробовщик,
Всесильный
И Розанов Василь Василич,
Христа желая уколоть,
Противоставит духу плоть,
И как его ты ни проси лечь
На койку узкую, старик
Влюблен в двуспальный пуховик…
6
У Мережковской в будуаре
На Сергиевской ярый спор
О божестве и о бездари,
Несущейся во весь опор.
Уже поблескивает Пильский,
И жмурит обыватель в Рыльске
Глаза, читая злой памфлет
Блистательнее эполет.
Уже стоический упадник,
Наркозя трезвое перо,
Слагает песенки Пьерро,
Где эпилепсии рассадник…
Завод спасительных шестов
Бердяев строит и Шестов.
7
Мадонну зрит Блок скорбно-дерзкий
В демимонденковом ландо,
И чайка вьет на Офицерской
Свое бессмертное гнездо!
Патент Александринке выдав
На храм, своей игрой Давыдов,
Далматов, Ведринская жнут
Успехи вековых минут.
И на капустник дяди Кости,[37]
-Утонченного толстяка,-
Течет поклонников река -
Смех почитающие гости
Где злоязычная Marie[38]
Всех ярче – что ни говори!
8
Испортив школьничий характер,
Придав умам вульгарный тон,
На всех углах кричат Ник Картер
И мистер Холмс, и Пинкертон.
Неисчислимы Конан-Дойля
Заслуги (скрой меня, о Toila,
От них!): в кавычках “ум” и “риск”
И без кавычек: кровь и сыск.
Аляповатые книжонки!
Гниль! облапошенный лубок!
Ты даже внешностью убог…
Чиновничьи читают женки,
Читает генеральшин внук,
А завтра Кольке по лбу “тук”.
9
Уже воюет Эго с Кубо,