Не плачь о неземной отчизнеИ помни, – более того,Что есть в твоей мгновенной жизни,Не будет в смерти ничего.И жизнь, как смерть, необычайна...Есть в мире здешнем – мир иной.Есть ужас тот же, та же тайна —И в свете дня, как в тьме ночной.И смерть и жизнь – родные бездны:Они подобны и равны,Друг другу чужды и любезны,Одна в другой отражены.Одна другую углубляет,Как зеркало, а человекИх съединяет, разделяетСвоею волею навек.И зло, и благо, – тайна гробаИ тайна жизни – два пути —Ведут к единой цели оба.И все равно, куда идти.Будь мудр, – иного нет исхода.Кто цепь последнюю расторг,Тот знает, что в цепях свободаИ что в мучении – восторг.Ты сам – свой Бог, ты сам свой ближний,О, будь же собственным Творцом,Будь бездной верхней, бездной нижней,Своим началом и концом.
Между 1895 и 1899
«О, если бы душа полна была любовью...»
О, если бы душа полна была любовью,Как Бог мой на кресте – я умер бы любя.Но ближних не люблю, как не люблю себя,И все-таки порой исходит сердце кровью.О, мой Отец, о, мой Господь,Жалею всех живых в их слабости и силе,В блаженстве и скорбях, в рожденье и могиле.Жалею всякую страдающую плоть.И кажется порой – у всех одна душа,Она зовет Тебя, зовет и умирает,И бредит в шелесте ночного камыша,В глазах больных детей, в огнях зарниц сияет.Душа моя и Ты – с Тобою мы одни,И смертною тоской и ужасом объятый,Как некогда с креста Твой Первенец Распятый,Мир вопиет: Ламма! Ламма! Савахфани[30].Душа моя и Ты – с Тобой одни мы оба,Всегда лицом к лицу, о, мой последний Враг.К Тебе мой каждый вздох, к Тебе мой каждый шагВ мгновенном блеске дня и в вечной тайне гроба.И в буйном ропоте Тебя за жизнь кляня,Я все же знаю: Ты и Я – одно и то же,И вопию к Тебе, как сын твой: Боже, Боже,За что оставил Ты меня?
Между 1895 и 1899
Детское сердце
Я помню, как в детстве нежданную сладостьЯ в горечи слез находил иногда,И странную негу, и новую радость —В мученье последних обид и стыда.В постели я плакал, припав к изголовью;И было прощением сердце полно,Но все ж не людей, – бесконечной любовьюЯ Бога любил и себя, как одно.И словно незримый слетал утешитель,И с ласкою тихой склонялся ко мне;Не знал я, то мать или ангел-хранитель,Ему я, как ей, улыбался во сне.В последней обиде, в предсмертной пустыне,Когда и в тебе изменяет мне всё,Не ту же ли сладость находит и нынеПокорное, детское сердце мое?Безумье иль мудрость, – не знаю, но чаще,Все чаще той сладостью сердце полно,И так, – что чем сердцу больнее, тем слаще,И Бога люблю и себя, как одно.