Полное собрание стихотворений в одном томе (сборник)

Париж. Бужеваль. Девятнадцатый век.В осеннем дожде пузырятся лужи.А в доме мучится человек:Как снег, голова, борода, как снег,И с каждой минутой ему все хуже…Сейчас он слабей, чем в сто лет старик,Хоть был всем на зависть всегда гигантом:И ростом велик, и душой велик,А главное – это велик талантом!И пусть столько отдано лет и силИ этой земле, и друзьям французским,Он родиной бредил, дышал и жил,И всю свою жизнь безусловно былСредь русских, наверное, самым русским.Да, в жилах и книгах лишь русская кровь,И все-таки, как же все в мире сложно!И что может сделать порой любовь –Подчас даже выдумать невозможно!Быть может, любовь – это сверхстрана,Где жизнь и ласкает, и рвет, и гложет,

И там, где взметает свой стяг она,Нередко бывает побежденаИ гордость души, и надежда тоже.Ну есть ли на свете прочнее крепи,Чем песни России, леса и снег,И отчий язык, города и степи…Да, видно, нашлись посильнее цепи,К чужому гнезду приковав навек.А женщина смотрится в зеркалаИ хмурится: явно же не красавица.Но рядом – как праздник, как взлет орла,Глаза, что когда-то зажечь смогла,И в них она дивно преображается.Не мне, безусловно, дано судитьЧужие надежды, и боль, и счастье,Но, сердцем ничьей не подсуден власти,Я вправе и мыслить, и говорить!Ну что ему было дано? Ну что?Ждать милостей возле чужой постели?Пылать, сладкогласные слыша трели?

И так до конца? Ну не то, не то!Я сам ждал свиданья и шорох платья,И боль от отчаянно-дорогого,Когда мне протягивали объятья,Еще не остывшие от другого…И пусть я в решеньях не слишком скор,И все ж я восстал против зла двуличья!А тут до мучений, до неприличьяВ чужом очаге полыхал костер…– О, да, он любил, – она говорила, –Но я не из ласковых, видно, женщин.Я тоже, наверно, его любила,Но меньше, признаться, гораздо меньше. –Да, меньше. Но вечно держала рядом,Держала и цель-то почти не пряча.Держала объятьями, пылким взглядом,И голосом райским, и черным адомСомнений и мук. Ну а как иначе?!С надменной улыбкою вскинув бровь,Даря восхищения и кошмары,

Брала она с твердостью вновь и вновьИ славу его, и его любовь,Доходы с поместья и гонорары.Взлетают и падают мрак и свет,Все кружится: окна, шкафы, столы.Он бредит… Он бредит… А может быть, нет?«Снимите, снимите с меня кандалы…»А женщина горбится, словно птица,И смотрит в окошко на тусклый свет.И кто может истинно поручиться,Вот жаль ей сейчас его или нет?..А он и не рвется, видать, смирился,Ни к спасским лесам, ни к полям Москвы.Да, с хищной любовью он в книгах бился,А в собственной жизни… увы, увы…Ведь эти вот жгучие угольки –Уедешь – прикажут назад вернуться.И ласково-цепкие коготки,Взяв сердце, вовеки не разомкнутся.Он мучится, стонет… То явь, то бред…

Все ближе последнее одиночество…А ей еще жить чуть не тридцать лет,С ней родина, преданный муж. Весь светИ пестрое шумно-живое общество.Что меркнет и гаснет: закат? Судьба?Какие-то тени ползут в углы…А в голосе просьба, почти мольба:– Мне тяжко… Снимите с меня кандалы…Но в сердце у женщины немота,Не в этой душе просияет пламя.А снимет их, может быть, только ТА,В чьем взгляде и холод, и пустота,Что молча стоит сейчас за дверями.И вот уж колеса стучат, стучат,Что кончен полон. И теперь впервые(Уж нету нужды в нем. Нужны живые!)Он едет навечно назад… назад…Он был и остался твоим стократ,Прими же в объятья его, Россия!13 октября 1996 г.Красновидово – Москва