Полное собрание творений

В конце той ночи я опять пришел в восхищение[164]. И вижу просторное место, и его отделяло море. И по всему этому простору были везде расставлены ловушки. И были они спрятаны, чтобы их не было видно. А я был очень высоко и видел всё, как в театре. Через место же это должны были пройти все монахи. А в море был змей — страшный бес, глаза которого испускали пламя. Разъяренный. И он высовывал свою голову и смотрел, попадаются ли они в ловушки. А монахи, проходя без страха и внимания, попадались иной за шею, иной за поясницу, иной за ногу, иной за руку. И, видя это, бес смеялся, радуясь и веселясь. А я сильно печалился и плакал. «Ах! — говорил я, — лукавый змей! Что ты с нами делаешь и как нас прельщаешь!» И снова пришел в себя и оказался в своей каливке.

Устав мой был — вкушать немного один раз в день, отмеривая хлеб и [другую] пищу. И будь то Пасха или Масленица — у нас было одно блюдо. Один раз.

И круглый год — бдение всю ночь.

Этот устав мы с отцом Арсением восприняли от одного святого старца-исихаста, отца Даниила. Тогда было много и других святых. Он был одним из них. И священник, и в высшей степени безмолвник. Когда он [служил] литургию, не пускал [в свою каливу] никого. Длилась его литургия три с половиной или четыре часа. От слез он не мог произносить возгласы. Мокрой становилась земля. Поэтому он так сильно и затягивал [службу]. Он был священнослужителем пятьдесят с лишним лет. И ни на один день не помышлял оставить Божественную литургию. А во время Великого поста во все дни совершал Преждеосвященные. И преставился он без болезни.

А другой был русский. У него день и ночь были непрестанные слезы. Весь парящий и полный созерцания. Он превзошел и многих прежних святых. Он говорил: «Когда кто- нибудь видит Бога, тогда ничего не может Ему сказать, только плачет от радости». Был у него и дар прозорливости, ибо он знал приходивших к нему.

Итак, устав мы взяли от первого. Он не принимал никого, как мы [уже] сказали. Но так как я был очень настойчив, желая научиться, а может быть, еще и по устроению Бога, Которого я горячо искал, он уступил и принимал меня. И каждый раз говорил мне несколько полных благодати слов. И я в одиночку шагал всю ночь, чтобы прийти туда, увидеть это поистине божественное зрелище и услышать одно-два словечка.

Эти двое были полными затворниками. Были и многие другие, каждый из которых имел свой дар. И все — достигшие святости, наполняющие пустыню благоуханием, как лилии.

Однажды, шагая ночью, в полнолуние, шел я к Старцу открыть помыслы и причаститься. Когда пришел, остановился поодаль на одном утесе, чтобы не потревожить их умное бдение. И, сидя и умно молясь, услышал я некий сладостный голос, пение некой птицы. Было, наверное, четыре часа ночи. И захвачен был мой ум этим голосом. И я пошел вслед [за голосом] посмотреть, где эта птица. И внимательно смотрел туда- сюда. Так, ища ее, я вышел на некий прекрасный луг. И, продолжая путь, шел по белоснежной дороге с бриллиантовыми и хрустальными стенами. А за стенами росли разнообразные золотистые цветы. И ум мой забыл о птице и весь был пленен созерцанием этого рая. И, продолжая идти, я подошел к одному дворцу, высокому и чудесному, приводящему в восторг ум и мысли. И в дверях стояла Пресвятая Богородица, держащая в Своих объятиях как младенца сладчайшего Иисуса. Вся — блистающая, как белейший снег. И, приблизившись, я поцеловал Их, как [это бывает] в беспредельной любви. И Младенец обнял меня и сказал мне нечто. Никогда не забуду той любви, которую выказала мне Она, как истинная Мать. Тогда без страха и стеснения я приблизился к Ней, как приближаюсь к Ее иконе. И то, что делает малое и невинное дитя, когда увидит сладкую свою матушку, подобное — и я. А как я ушел от Нее, и сейчас не знаю, ибо мой ум был весь поглощен горним. И пойдя оттуда, другой дорогой снова вышел к лугу. Там было прекрасное жилище. И дали мне там некое благословение и сказали, что здесь лоно Авраамово и есть обычай давать благословение тому, кто здесь проходит. И так я миновал и то место и пришел в себя. И по-прежнему сидел на том утесе.

И от радости я захотел поклониться иконе Пресвятой Богородицы в пещере святого Афанасия, ибо было у меня к этой иконе большое благоговение. И, оставив дело, по которому шел, я спустился туда. До этого, вначале, я там жил шесть месяцев по любви к иконе и поддерживал перед ней горящую лампаду. День и ночь это было моим занятием. Так вот, поскольку той ночью я весь был пленен божественной любовью, спустился туда, чтобы возблагодарить Ее. И едва я вошел и поклонился Ей, стал пред Ней и заговорил, благодаря, — от сладчайших Ее уст изошло сильнейшее благоухание, как свежее дуновение. И наполнилась [им] душа моя, и сделался я безгласным, во второй раз придя в восхищение на долгое время. И когда отцы проснулись и екклисиарх пришел взглянуть на лампады, я, будучи вне себя, убежал, чтобы он ни о чем не догадался или, [чего доброго,] не начал меня расспрашивать.