Полонез

Агнешка уже дважды намекала, что неплохо бы ей перебраться ко мне для совместного проживания. И оба раза я делал вид, что намёков не понимаю. Делить с женщиной постель одно, квартиру — совсем другое. Девушка очень мила и заботлива, но пуд соли мы с ней пока не съели. Не будем торопить события. Не говорю уже о том, что мой образ жизни и род занятий к свиванию семейного гнёздышка не располагают.

Во всём прочем наша обоюдная месть Зыху-Цешковскому и Беате идёт своим чередом и не лишена приятности. Раз в два-три дня Агнешка приходит ко мне вечером и остаётся до утра. При этом она приносит провизию (деньги, разумеется, даю я), готовит ужин (это у неё хорошо получается) и перед тем, как лечь в постель, истово молится (мне остаётся лишь терпеливо ждать). Зато потом, после молитвы… Засыпаем мы далеко за полночь, усталые и довольные друг другом. На сон грядущий обмениваемся несколькими репликами.

— Не очень-то у моего бывшего с твоей бывшей семейная жизнь складывается, — говорит как-то Агнешка, пристраивая черноволосую голову на сильное мужское плечо (моё, стало быть), и в голосе её звучит нескрываемое злорадство.

— Ты о чём? — бормочу, наполовину уже заснувший.

— Да всё о том же! Пани Беата ходит, как в воду опущенная. А Цешковский второго дня ко мне клинья подбивал. Давай, мол, возобновим отношения. Соскучился по твоей ласке и всё такое.

— А ты ему что?

— А я ему — шиш! Ты уже человек женатый. Ласку с жены получишь…

— А он?

— Рукой махнул. С тобой, мол, никто не сравнится. Вот и женился бы тогда на мне, говорю. А теперь я уже при кавалере. Его аж перекосило. В общем, поговорили…

Сон улетучивается. Даже в темноте спальни чувствую, с каким победным видом Агнешка мне всё это рассказывает. Остаётся понять, зачем. Возможно, хочет показать, как по ней сохнет бывший любовник, и тем самым набить цену в моих глазах. А может, просто рассчитывает вызвать ревность? Ну, если так, то напрасно. Не то чтобы мне совсем неведомо это чувство, однако ревновать Агнешку я не готов, — по крайней мере, теперь. Я пока не знаю даже, как к ней относиться.

Вполне возможно, что в жизни моей (и в постели) она появилась не случайно. Желание отомстить понятно и, в общем, объяснимо. Однако не исключаю, что пришла она ко мне отнюдь не по своей воле — по поручению Зыха. Почему бы и нет? Подложить свою любовницу тому, кто вызывает его повышенный интерес, этому мерзавцу ничего не стоит. Пусть присмотрит и, возможно, почерпнёт какие-то полезные сведения… А интерес человека-совы к своей скромной персоне я кожей чувствую. И вряд ли дело тут в соперничестве за сердце пани Беаты.

Что-то он ко мне зачастил. Заходит каждый день, интересуется ходом вербовки волонтёров. А вчера вдруг задаёт вопрос, мягко говоря, неожиданный:

— Подготовка близится к финалу. Не думал ли пан возглавить один из отрядов вторжения?

Предложи он мне взобраться на собор Парижской Богоматери со связанными руками, я удивился бы меньше.

— Нет, не думал, — отвечаю со всей возможной откровенностью.

— А почему бы и нет, собственно? — журчит Зых, развалившись на стуле. — Восстание вы прошли, значит, боевой опыт есть. Подберёте себе лучших людей и любой район для действий. Деньги, оружие, амуниция — всё у вас будет, как надо, я позабочусь… И можете не сомневаться, что ваше имя золотыми буквами впишут в историю освобождения Польши!

Золотые буквы — это хорошо. Я бы сказал, заманчиво. И всё же вынужден отклонить лестное предложение, после чего немигающий взгляд Зыха становится ледяным.

— Не хотелось бы усомниться в вашем патриотизме и смелости, — скрипит неприязненно.

— А вы и не сомневайтесь, — успокаиваю его. — Моя смелость тут ни при чём, патриотизм тем более. Речь, скорее, о вашей репутации.

Теперь удивляется Зых.

— А при чём тут моя репутация? — спрашивает неприязненно.

— Вот видите, вы даже не подумали о ней, — мягко укоряю собеседника. — А между тем всё очевидно. Уж простите, но многие в наших кругах знают, что я был неравнодушен к пани Беате. (Зых устрашающе хмурится.) И вдруг я с вашей подачи уезжаю воевать… сую голову в самое пекло… Что скажут люди?

— Скажут, что вы бесстрашный патриот, — рубит Зых.

— Это само собой, — соглашаюсь терпеливо. — Но только после моей героической гибели. А сначала скажут, что вы из ревности отправили соперника на смерть. Проще говоря, спровадили. Шекспировские страсти, коварство и любовь, подлость и благородство… — Выдержав паузу, добавляю значительно: — Мы-то с вами понимаем, что предложение вы сделали от души, без задней мысли. Но людям этого не растолкуешь и злые языки не укоротишь. Один Кремповецкий чего стоит… А политический вождь не должен давать повод для наветов и сплетен!

При слове «вождь» плечи Зыха невольно расправляются, бледные щёки окрашивает лёгкий румянец. При всём уме он тщеславен, как истинный плебей, и сейчас я щедро пролил бальзам ему на сердце.

— Пожалуй, вы правы, — говорит он самокритично после короткого размышления. — Об этой стороне вопроса я как-то не подумал.

— А между тем она лежит на поверхности, — подхватываю я.