Польский пароль

А вскоре появился шарфюрер Мучман. Он выглядел непривычно бледным. Бросив оземь пилотку, шарфюрер стал разматывать на голове бинт.

— Мешает? усмехнулся Ларенц.

— К черту! Надоело все, — угрюмо буркнул Мучман.

Разумеется, штандартенфюрер понимал его: как ни говори, а все-таки непросто лишать жизни своих недавних товарищей. Молодых, здоровых, крепких парней, которым еще надлежало бы долго жить. Да, чтобы вершить судьбы, надо не просто иметь право, надо чувствовать это право…

9

Такой артподготовки Вахромееву не доводилось видеть раньше. Зашаталась под ногами земля и началось светопреставление, когда ровно в шесть утра одновременно рявкнули тысячи орудийных глоток. От гула, грохота, скрежета пестрело в глазах, воздух казался обжигающе-горячим, душно, осязаемо-грубо давил в лицо, в ноздри, до боли закладывал уши.

Лихорадило весь берег, в ознобе тряслись и падали с танковых башен маскировочные свежесрубленные сосенки, на дощатом стволе в блиндаже приплясывала пустая алюминиевая кружка.

— Моща! — Полу оглохший ординарец Прокопьев, смеясь, ковырял в ухе. — Это какие же калибры бьют, товарищ майор?

— Всякие! В последнее наступление идем, Афоня, потому все козыри выкладываем! Разом!

Западный берег Нейсе — клубящаяся огненная стена. Разрывы слились в сплошное желто-багровое зарево, которое ослепительно и мощно пульсировало, раскалывая землю, взметая и рассеивая все, что еще недавно гнездилось в норах-траншеях и на поверхности берега. А выше, над частоколом разрывов, медленно клубились, набухали аспидно-черные космы дыма и пыли.

На минуту пушки умолкли, и почти тотчас же прибрежье придавил новый грозно-звенящий грохот — из тыла над самыми соснами выскочили девятки штурмовиков-«илов». Нет, они не бомбили, под их крыльями не сверкали на этот раз огненные хвосты эрэсов, но, когда пронеслись и исчезли в туманной дали, над гладью реки ровным непроницаемо-черным забором встала многокилометровая дымовая завеса!

И опять ударили орудия, завели свою «железную песню» гвардейские «катюши» — передовые батальоны начали форсирование Нейсе.

Вахромеев с удовлетворением наблюдал, как автоматчики бурнашовской роты стремительно бежали по уцелевшим пролетам моста и исчезали в дыму на перекидных штурмовых мостиках у противоположного берега. «Шустро идут! Это не то что в феврале поперли на арапа без всякой огневой поддержки!..»

Через полчаса Вахромеев со своим штабом был уже на западном берегу. Здесь, на равнине, еще стлался в безветрии горький дым, удушливо пахло взрывчаткой, лесным пожаром — рядом в сосновых посадках полыхало пламя.

Настоящие бои начались, когда позади осталась прибрежная первая полоса обороны, с ходу прорванная, а попросту — искромсанная вдрызг нашей артиллерией.

Контрудар немцев пришелся по танкам сопровождения: из кюветов, из придорожных кустов, по ним неожиданно и дружно защелкали фаустники. И сразу густо зачадили несколько тридцатьчетверок из тех, что сошли с торфянистой поймы, соблазнившись шоссейной дорогой.

А потом оттуда же, с правого фланга, стали бить танковые немецкие пушки. Появились и сами танки — более двадцати по другую сторону шоссе. В первой шеренге на острие клина шли «королевские тигры» — их можно было отличить по массивным надульным набалдашникам. Они двигались смело, без излишнего маневрирования, отлично зная, что огонь тридцатьчетверок не страшен для их мощной лобовой брони.

Наблюдая эту картину, Вахромеев с усмешкой подумал, что два года или даже год назад подобная ситуация не на шутку встревожила бы его, как командира: ведь немцы явно нацелили танковый клин под основание прорыва. Но сейчас были другие времена. Вахромеев даже не стал останавливать ушедший вперед батальон, дал указание на отражение атаки батальону из второго эшелона и успел лишь соединиться по радио с дивизионом самоходок. Но тут и не было особой нужды в приказе: командир самоходчиков уже выводил свои могучие ИСУ на ударные огневые позиции.

Прошло ровно десять минут с момента появления из сосняка танковой фаланги немцев — четыре «королевских тигра» (из восьми) горели, остальные танки поспешно разворачивались, отходили обратно к лесу. Однако наши тридцатьчетверки тоже не зевали: на предельных скоростях обходя немцев с фланга, били по бортам — по уязвимым местам хваленых «королевских тигров». И те горели, да еще как! «Молодцы танкисты! Умно воюют, задористо!»

Что ни говори, панорама развернувшегося боя нравилась Вахромееву, была мила его командирскому сердцу. Вспомнился Сталинград, где его «карманная рота», закрывая брешь, встречала в окопах ораву немецких танков лишь связками гранат, бутылками КС да полдюжиной длинноствольных «оглоблей»-ПТР. Теперь роли переменились, и он, в свое время переболевший танкобоязнью, как никто другой хорошо понимал сейчас немцев, удиравших перед грозной лавиной тридцатьчетверок. Но не сочувствовал: уж если приспичило, так надо же держаться!