Польский пароль

— Ось же поилы борща… 3 перцем, — грустно протянул Бойко. — А шо, старшина, мабуть, вытянем мою гарматку во двор да влупим пару снарядив по цей двери? Бронебойными.

— Много чести гадам! — сказал Савушкин. Он подошел к спавшим саперам, дернул за ногу старшего — тот никак не мог проснуться. Тогда сгреб обоих за воротники шинелей, поставил на ноги: — Ну-ка, очнитесь, архаровцы! Берите свои «пужалки» и — быстро к подвалу!

Через несколько минут сделали то, что надлежало сделать еще ночью: противотанковой миной вырвали железную подвальную дверь. Прежде чем спускаться вниз, подбросили туда еще пару лимонок Ф-1, а для гарантии — несколько автоматных очередей.

Первым в подвал ворвался сержант Бойко, за ним — Савушкин. На полу полутемного бункера (никакой котельной не было!) лежало несколько трупов, и все в офицерской форме без погон. В заношенной, грязной, но офицерской — это не вызывало сомнения.

— Оце дивно… — озадаченно протянул сержант.

Однако самое дивное было впереди: приглядевшись, привыкнув к полумраку, они справа у стены, у пулеметов МГ, нацеленных в бойницы, увидели еще два трупа, как-то нелепо повисших в воздухе. Они были прикованы… Да, были прикованы к пулеметам обыкновенными железными цепями, мелкоячеистыми, негромоздкими цепями, какие примерно вешают на шею дворовым псам. Цепями, которые все-таки непосильно разорвать человеческими руками.

— Тю, халепа! — сдавленно воскликнул гигант Бойко. — Заклепалы кайданами як тых собакив…

Савушкин сумрачно оглядывался: все увиденное до него никак не доходило… Многого он насмотрелся за горькие месяцы войны, но такого и предположить не мог. Своих приковать цепями, оставить на верную смерть… Кто они: уголовники, дезертиры? А ведь, паразиты, прикованные, но стреляли. Значит, даже обреченные на смерть, оставались злобными врагами.

Телефонист Ванюшка Зыков, и здесь не отставший со своей деревянной коробкой, осторожно подергал Савушкина за рукав ватника:

— Товарищ старшина! Там — живой… Тоже прикованный…

Слева в углу оказался закуток, незаметный с первого взгляда, полуотгороженный толстой бетонной стенкой. На тумбе, уронив голову на пулемет, сидел еще один немец, по-видимому, действительно живой — он тихо стонал. Бетонная стенка уберегла его от гранатных взрывов.

Старшина быстро подошел, толкнул пленного дулом автомата, осветил фонариком лицо (Савушкин уже понял, что именно из этого пулемета прогремела недавняя очередь, именно этот прикованный ариец хладнокровно расстрелял солдата-повара: на улицу выходила только эта пулеметная бойница!).

— Хенде хох, мать твою перетак!

Пулеметчик открыл глаза, криво усмехнулся, звякнув цепью: дескать, видишь, рука-то прикована. Савушкин плюнул с досады: спросить бы эту суку, за что он застрелил безоружного парня, да никак невозможно — весь свой немецкий лексикон старшина уже исчерпал.

— Бойко, а ну оторви его.

Нащупав цепь, сержант захлестнул ее в ладонях, натужился, гулко гакнул и, будто древесную чурку расколол, разорвал цепь, Потянул за обрывок, стаскивая пленного с тумбы.

— Веди во двор вшивого арийца! — приказал Савушкин.

На свету его как следует разглядели. Был он щуплым, скорее всего, отощавшим — офицерский френч свободно болтался на плечах. Он неплохо держался: не то чтобы вызывающе, но вполне спокойно, без страха, хотя наверняка отдавал себе отчет в том, что его ожидает.

— Их бин официр. Хир бефиндет зих официрен штрафбатайлон. Дорт![11] — пленный показал на подвальную дверь.

— Хрен с тобой, что ты офицер, — сказал Савушкин. — Плевать мне на ваш штрафной батальон. Ты мне лучше скажи, падло, зачем застрелил повара? Какая была надобность?

— Ферштее нихт![12] — немец упорно мотал головой.

Сбоку шагнул Ванюшка Зыков. Засмущался, дергая тонкой шеей, будто брезентовый ремень от телефонной коробки больно резал ему плечо.

— Разрешите, товарищ старшина… Я немецкий в школе учил когда-то. Ну немного знаю… Пятерка у меня была. Может, мне спросить его?

Савушкину не понравилась неуверенность молодого телефониста: краснеет, глазами хлопает, чуть ли не заикается.

— И спроси! — хмуро сказал он. — Почему он, курва, нашего парня убил? Только сам-то ты по-солдатски держись!

Чего глазки строишь, коленками мандражируешь? Говори с этой гнидой громко, по-красноармейски! Не забывай, кто ты есть!

Однако от грозного старшинского крика Зыков еще больше стушевался, обращаясь к немцу, промямлил кое-как:

— Ворум зи… шиссен дизер зольдат?.. Ворум шиссен?.. Унзер зольдат ист тот. Цум шаде[13].

Немец презрительно усмехнулся и стал что-то быстро-быстро говорить, при этом небритое лицо его сделалось жестким, надменным. Он смотрел теперь на ежившегося Ванюшку Зыкова с откровенной ненавистью.

— Чего он лопочет?

— Он, товарищ старшина… как бы вам сказать?.. Очень злой. Он стоит за великую Германию. И будет еще убивать. Это его пфлихт. Ну, по-немецки значит долг. Обязанность.

— Н-да… Едрена феня… — в раздумье протянул Савушкин. Потом неожиданно спросил: — Сколько тебе лет?

— У немца спросить? — с готовностью отозвался Зыков. — Это я знаю, помню, как по-немецки.