Польский пароль

До вечера произошло еще два скоротечных ожесточенных боя: эсэсовские части обезумело рвались из огромного котла, который уже образовался севернее Праги, стремились пробиться на запад, за Эльбу, под спасительное крылышко американцев, чтобы там сдаться в плен. Это подтверждали и пленные немецкие генералы.

Оказывается, еще несколько дней назад спешно сфабрикованное новое германское «правительство адмирала Деница», собиравшееся перебраться в Прагу под защиту наиболее мощной немецкой группировки «Центр», издало приказ о капитуляции на западе и продолжении борьбы на Восточном фронте. Однако после того как чехословацкий бастион фельдмаршала Шернера оказался окруженным со всех сторон войсками трех Украинских фронтов, Дениц 7 мая послал срочный приказ-радиограмму об отходе немецко-фашистских войск с Восточного фронта с целью сдаться в плен англо-американцам («чтобы сохранить для германской нации возможно большее число немцев и спасти их от большевизма»). Сам «мастер горной обороны» фельдмаршал Шернер, как свидетельствовали пленные генералы, еще вчера бросил свои войска и переодетый удрал в горы.

Здесь, на равнине, в широких долинах Лабы, продвижение советских войск явно замедлилось. И не только из-за возросшего упорства фашистов: в каждом из многочисленных сел и городков ликующие чехи буквально облепляли советские танки, забрасывали освободителей-десантников цветами, букетами свежей сирени, прямо на тротуары выкатывали давно припасенные бочонки с виноградным вином. И как ни рвались солдаты вперед, а нередко не выдерживали подобного «штурма».

В одном из таких городков, кипевших безудержной радостью, уже в сумерках колонну Вахромеева застал радиоприказ штаба фронта: в двадцать ноль-ноль приостановить движение. По всем радиостанциям было передано обращение советского командования к окруженным войскам группировки «Центр» с требованием безоговорочной капитуляции. На исполнение — три часа.

Пользуясь затишьем, Вахромеев на «виллисе» поехал в полевой госпиталь, расположенный в пригороде, в двухэтажном доме помещичьего фольварка, — туда час назад был доставлен тяжелораненый комроты Бурнашов.

У подъезда из душистой темноты яблоневого сада навстречу Вахромееву вынырнул Афоня Прокопьев — это он позвонил в штаб, сообщил о начавшейся операции.

— Ну как там Василий Яковлевич? Докладывай.

— Сразу на операционный стол положили. Сорок минут назад. Сестра говорит: должен выдюжить. Одно-то ранение легкое — в предплечье, а другая пуля в грудь, прямо напротив сердца. Хорошо, в орден попала, срикошетировала. А орден, говорит, тоже вошел туда… Ну в грудную полость.

— А кто оперирует? Небось женщина?

— Никак нет, товарищ командир! Сам полковник взялся. Сестра сказывала — главный хирург фронта. Очень большой специалист! Профессор, до войны был известным на всю Москву.

— Это сестра тебе сообщила?

— Так точно!

— Ну может, и приврала… — Вахромеев достал кисет, в раздумье свернул самокрутку. — Хотя, с другой стороны, вполне возможно. Потому что Бурнашов есть истинный герой войны: пять орденов, не считая медалей. Такого человека надо непременно спасти!

— Оно-то так… — тяжело вздохнув, сказал Афоня, присаживаясь рядом на скамейку. — Я сестре тоже втолковывал, да и перед капитаном ихним ходатайствовал. От вашего имени. Так они говорят; нам, дескать, все раненые одинаковы, что солдат, что генерал. Всех спасать надобно.

Вахромеев промолчал, с грустью подумал, что, может, они и правы, медики… Ведь недаром же в народе говорят: перед смертью все равны. А врачи это по-своему переиначивают: и перед жизнью тоже. Наверно, правильно…

Отмахиваясь от наплывающего махорочного дыма, Афоня тихо рассмеялся, сказал, будто в оправдание:

— Они тут меня обрабатывали… Ну сестра-сержантиха и капитан тоже. Я им, значит, помогал раненых принимать из фургонов. А потом бинты там снимали, раны промывали некоторым. Так товарищ капитан меня похвалил: ты, говорит, солдатик, к медицине способный. Крови не боишься, и руки у тебя опять же ласковые. Ну, значит, заботливые… И еще знаете что сказал?

— Ну-ну.

— Валяй, говорит, ефрейтор, на доктора учиться. Не пожалеешь. Смешной мужик! А вот вы, Николай Фомич, как считаете: получится из меня доктор?

У Вахромеева сразу на сердце как-то потеплело: вспомнилась Афонина ординарская стряпня, фирменная картофельная жаренка, даже тайные постирушки — что ни говори, а прилежен был к чистоте, аккуратности Прокопьев-младший. Его дотошная заботливость иной раз прямо докучала Вахромееву: ни дать ни взять, бабья опека до зубовного скрежета! Конечно, получится из Прокопьева хороший врач, а почему бы и нет?

Но ответить Вахромеев не успел: справа, на ярко освещенной веранде, распахнулась дверь и на крыльцо вышел приземистый человек в белом халате — стриженый ежик серебрился на его массивной голове.

— Профессор! — испуганно шепнул Прокопьев, — Видать, операция закончилась, товарищ подполковник…

Вахромеев и сам догадался, вскочил, сделал несколько шагов и, как только хирург достал из пачки папиросу, вышел к крыльцу, с готовностью щелкнул зажигалкой: