Польский театр Катастрофы

Сторона, которая в споре вокруг событий в Едвабне требовала, чтобы поляки приняли ответственность за совершенные там злодеяния, не обнаружила собственных защитных механизмов, не деконструировала собственную риторику, требовала, однако, почти единогласно зрелища болезненного, ужасающего, травматического и возвышенного, а значит, все еще использующего код польской романтической культуры, особенно ее мазохистского направления. Ведь это не правда, будто польской культуре известна только одна модель (коллективной невинности) и только один миф (Христа народов). А именно такое впечатление стремились создать ради усиления риторической убедительности. Следовало, может быть, направить удар не на столь очевидные цели, как польский мессианизм и польская невинность, а на сопровождающие их мазохистские стратегии польской культуры, позволяющие полякам, в сущности всегда «приятным» для них образом, сводить счеты с польскими «грехами». Иоанна Токарская-Бакир во время дискуссии о Едвабне высказалась против склонности поляков «исповедоваться в чужих грехах»[976]

, в то время как следовало бы столь же критически присмотреться к присущему полякам упоению грехами собственными, чего прекрасным примером является сцена со Станчиком в «Свадьбе» Выспянского, на которую Токарская-Бакир сослалась. Если общественная реакция на эту дискуссию, столь долго продолжающуюся и столь освещаемую в СМИ, разочаровывала, это может свидетельствовать как о силе общественного вытеснения, так и о неудачно выбранной стратегии, применении неадекватной модели театральности. «Наш класс» Тадеуша Слободзянека доказал уже абсолютно ясно, что правда о Едвабне, которая стала плодом негоциаций, произошедших в результате этой общественной драмы, прекрасно нашла себе место в традиционных рамках польского театра, прибегая к аллюзиям на Кантора и Выспянского и пользуясь романтическими топосами. Однако «Наш класс» — это уж точно не драма о Катастрофе.