Полукровки

– Это лучше, чем быть желтой сверху, – говорит тетя биолога, и они на сей раз достаточно близко, чтобы дядя биолога услышал.

Он на мгновение приподнимает губу с одной стороны.

Тетя биолога берет из корзины у него и его девушки бутылку клюквенного сока и рассматривает.

– Даже не знала, что ты это пьешь, – говорит она невинно-распевным тоном.

– О, это хорошо для него, – говорит его девушка как ртом, так и глазами, беря бутылку одними кончиками пальцев, и ставит на место в корзинке.

– Забавно, – говорит тетя биолога. – Обычно он предпочитает мясо. – Чтобы показать, она берет сочный кусок мяса для жарки из распродажной витрины и взвешивает на руке.

– Красное мясо это все же роскошь, – объясняет девушка дяди.

– Роскошь, – повторяет тетя биолога и рассматривает мясо. – Значит… – говорит она, – если я сделаю вот так

, это будет греховным, верно?

Она вцепляется в кусок мяса прямо сквозь пластик.

Тянет движением шеи.

Так, как человек сделал бы рукой, плечом.

Это все биологи знают.

Тетя жует, еще жует, и девушка пятится, прикрывая рот рукой, пытаясь приглушить крик, который все равно вырывается, как только ей требуется вздохнуть снова.

Тетя биолога дразнится куском пластика из угла рта, вытирает кровь о штанину. Заглатывает мясо нарочито гулко, даже не закрывая глаза.

– Не надо было так, Либ, – говорит дядя биолога.

– Ты прав, – говорит тетя биолога, доставая из корзинки бутылку клюквенного сока и отворачивая золотистую крышечку. – Вот. Тебе же нравится, да?

Дядя биолога сверлит взглядом две дырки в своей сестре. Он выбивает у нее бутылку тыльной стороной кисти. У мамы с ребенком красные пятна по всем белым брюкам, она поднимает недоуменный взгляд на тетку биолога.

– Я все еще люблю мясо, – говорит дядя биолога. – Я всегда люблю мясо.

– Дарри, что она… – говорит его подружка, но Даррен поднимает руку ладонью вверх, и она затыкается.

– Дарри? – говорит тетя биолога, ей это нравится, и дядя биолога мотает головой, словно его от этого тошнит, и это так и есть.

Когда она протягивает ему мясо, то говорит это как шутку:

– Даррю.

Он и мясо отбивает рукой.

– Я сказал, что люблю мясо, – говорит дядя биолога и проходит впритирку мимо его тети и выхватывает малыша из рук мамаши в белых брюках. Ребенок уже орет. Это потому, что дети всегда чувствуют вервольфов. Они в этом куда сообразительней собак и лошадей. – Ты ведь вот этого хочешь, верно? – говорит дядя биолога, держа ребенка выше, чем может дотянуться мамаша в белых брюках, жестко удерживая свою подружку другой рукой, чтобы он мог с фальшивой любовью поднести ребенка к своему жаждущему рту. Натасканный как раз на такого рода ситуации биолог толкает тележку за угол и ныряет в следующий проход.

Там то, что ураган оставил от колы, чипсов, арахиса.

Двигаясь медленно и расчетливо, биолог игнорирует вопли у себя за спиной, игнорирует конец света, проникающий сквозь разбитые окна в конце прохода. Он просто берет тут банку, другую. Ту бутылку – не ту бутылку. Он может сейчас не торопиться, поскольку теперь он знаменит. Он тот, кто, наконец, нашел настоящий способ распознать вервольфа.

Это те, кто никогда не повзрослеют.

Глава 9

Лейла

Ты не можешь убежать, когда ты вервольф.

Нет, не так.

Ты не можешь убежать, когда твоя тетя вервольф.

Однажды в Луизиане я попытался, а потом на другой год в Техасе, и Либби тогда даже позволила мне бегать целых три дня.

В Луизиане она не могла себе позволить снова опоздать на свою смену, она просто загнала меня, выследила от автобусной остановки до того места в деревьях, наполовину окружавших вонючее озеро. Озеро не перекрыло моего запаха, как я хотел. Или недостаточно перекрыло.

Мой план – да не было у меня плана. Я просто вышел из автобуса и пошел себе.

В Техасе было иначе.

Я мог уйти, и я это знал. Этот штат ведь достаточно большой, чтобы в нем скрыться, так ведь? Чтобы исчезнуть в нем.

В первую ночь я съел все три банки консервированной фасоли, которые стянул из трейлера. Она была холодной. Костер, который я хотел разжечь, никак не загорался. Это не имело значения. Я был на воле. Я сделал это. Небо Техаса было огромным и пустым и могло поглотить меня целиком, если бы я просто закрыл глаза и отдался ему.

Второй день я болтался вокруг платного телефона перед бакалеей, пока кто-то не оставил незапертым свой фургон, и тогда я спер полбанки «Доктор Пеппер» [20], оставленный в подставке под стакан. Это была вся дневная добыча. «Доктор Пеппер» был теплым.

На третью ночь я, наконец, обнял свои колени и расплакался по-дурацки. Когда я не смог уже контролировать свои губы, появилась Либби – оттуда, где она была с самой первой ночи. Не более чем в сорока футах от меня.

Когда она подошла, перешагнув через мой костер, который всего лишь дымил без огня, я оттолкнул ее и даже попытался ударить, чтобы она не обнимала меня.

Я был в пятом классе тогда.

Все ведут себя как дураки в одиннадцать лет.

Когда мы приехали в Джорджию, мне было четырнадцать, и я нашел другой способ сбежать – старшие классы.