Полуночный Валентайн

– Милая, все в порядке, – должно быть, она передала пирог Купу, потому что ее руки нежно обнимают меня. Затем гладят меня по волосам, когда я разваливаюсь на части и хлюпаю в ее сиськах. Она шепчет мне на ухо: – Я тоже тебя люблю. Даже если ты испортишь мою новую шелковую блузку своими соплями, – она вздыхает. – Почему самые красивые девушки так уродливо плачут?

Когда я прихожу в себя и отцепляюсь от Сюзанны, Куп заканчивает раскладывать еду. Здесь есть все: фаршированная индейка, кукуруза, сладкий картофель. Они даже принесли клюквенный соус. От этого мне снова хочется разрыдаться, но сейчас нужно сосредоточиться на чем-то более важном.

Запах пищи приводит в беспокойство мой желудок.

– Ты немного зеленая, – осматривает меня с боку Куп, вытаскивая бумажные тарелки из мешка.

– Я просто немного устала. Все выглядит аппетитно, ребята. Огромное спасибо.

Каждый из нас наполняет тарелку едой, затем ставит стулья вокруг кровати Тео. Мы жуем в тишине, прерываемой только постоянным звуковым сигналом пульса Тео.

Через некоторое время Куп тихо замечает:

– Он похудел.

– Ты бы тоже, если бы питался исключительно жидкостями.

Куп смотрит на комок под одеялом, где трубка для кормления вставлена в живот Тео. В его глазах отражается боль, и он быстро переключает внимание на свою тарелку.

– Что новенького?

Я ковыряюсь вилкой в тарелке, гоняя туда-сюда бедную индейку, создавая впечатление, что ем. Им пришлось похлопотать. Мне совсем не хочется оскорбить их, ничего не попробовав. Или, что еще хуже, съесть и вернуть все обратно.

– Ничего. Его жизненные показатели стабильны.

– Как насчет ЭЭГ^[13]?

– Без изменений, – шепчу я. – Мозговые волны похожи на поверхность озера.

– Моя бабушка Рода была в коме в течение двух лет, но потом вышла из нее, – небрежно трещит Сюзанна. – Просто однажды проснулась и потребовала шоколадный пудинг. У нее тоже не было мозговых волн. В конце концов, это ничего не значит. Если Бог захочет, чтобы ты проснулся, ты просыпаешься. Нет так нет. Ничего не поделаешь.

– Почему Бога всегда обвиняют во всем? – измученно говорит Куп. – Может быть, Господь просто позволяет жизни протекать так, как она протекает? Сам же просто наблюдает, как мы справляемся с трудностями.

– Бог типа часовщик, а не шахматист, – говорю я. – Так думал и мой отец.

– Понятия не имею, что это значит, – вставляет Сюзанна, – но точно знаю, что все происходит не просто так. Даже плохое. Это часть большого плана, который нам не дано понять. Бог – самая великая любовь во Вселенной

– Думаю, – бормочу я, – что Бог – это ребенок, который любит посыпать солью на раны.

Разговор переходит на другие темы. Куп сообщает о прогрессе в реставрации «Баттеркупа», который впечатляет. Если погода не подведет, то все работы будут доделаны в конце января. Как раз чтобы я успела открыть гостиницу ко Дню святого Валентина.

Чертова ирония.

Я стараюсь изо всех сил, чтобы проделать вмятину в куче пищи на тарелке, но мне удается укусить всего несколько раз. Ребята сидят еще час, потом мы собираем остатки и выбрасываем мусор. Когда Сюзанна идет в туалет, Куп неожиданно обнимает меня.

– Что ты собираешься делать? – тихим голос интересуется Куп.

Я знаю, что он имеет в виду, даже не уточняя.

– Ждать, – говорю я, голос ломается. – Неважно, сколько времени это займет.

Он отстраняется и смотрит на меня с такой болью в глазах, что от этого становится только хуже.

– А что, если это единственное что будет? – жестами показывает на лежащего неподвижно Тео. – Что же тогда?

– Я не теряю надежды, – яростно заявляю я. – Не сейчас, никогда. Если мне придется состариться в этой долбанной больничной палате, то так тому и быть. Если он проснется с IQ чашки кофе и его придется одевать, купать и кормить всю оставшуюся жизнь, я так и сделаю. Я люблю его, Куп. Несмотря ни на что. Я буду любить этого человека и заботиться о нем до самой смерти.

Я теряю способность говорить, поэтому мои следующие слова звучат задушенными.

– И даже тогда я буду продолжать любить его. И буду любить до конца времен.

Куп крепко обнимает меня, я чувствую, как у него перехватывает дыхание, затем он резко уходит, так что я не вижу его слез.

Сюзанна возвращается из уборной, и мы прощаемся. Я так вымотана, что усаживаюсь в кресло рядом с кроватью Тео и закрываю глаза, намереваясь вздремнуть несколько минут. Но когда разлепляю веки, на улице уже темно, а передо мной стоит Ана, шепча мое имя.

– Меган. Доченька, проснись.

Я моргаю и скребу рукой по лицу. Спина одеревенела, левая нога затекла, поэтому болезненно покалывает.

– Который час?

– Полночь.

– Все ли в порядке?

Когда она запинается, мое сердце взлетает, словно ракета. Я вскакиваю на ноги и сбиваю ее с пути, спеша схватить Тео за руку. В панике осматриваю его лицо на предмет каких-либо признаков бедствия, но он, кажется, в том же состоянии, в котором был, когда я заснула.

– Детка, он в порядке, – она касается моего плеча. – Это, ах... Я к тебе, на самом деле.

Я поворачиваюсь и смотрю на нее.

– Ко мне? Что случилось?