Поместье. Книга I

После работы Люциан не сразу пошел домой, но заглянул в кабак на площади Керцелак. Он заначил несколько грошей с левого заработка: для хозяйки, жившей неподалеку от фабрики, напилил досок, чтобы подложить под тюфяк. Заказал стакан водки, кусок чесночной колбасы и вдобавок кружку пива. После этого у него остался единственный грош, он сидел и играл им в орлянку, задавая монетке вопросы: умрет ли он, Люциан, своей смертью или нет? Получалось, что нет, не своей. Повесят его, или он погибнет от пули? Грош долго крутился на столе, будто не знал, на какую сторону упасть, что ответить, и наконец решил: повесят. Что ж, пусть повесят! Люциан засмеялся и снова крутанул монету. Ему отрыгнулось чесноком, и он почувствовал, как пиво бурлит у него в желудке. Пьян он не был, но голова слегка кружилась, мысли путались. «Я сделаю это, я сделаю это! — бормотал Люциан. — Даже во сне вижу. Чему быть, того не миновать, так не все ли равно когда? Надо сжечь все мосты…» Он подумал о русской рулетке. Вот это настоящий фатализм. Есть такая игра, где на кон ставят всё. Остальное — ерунда… Он покосился на стойку. На блюде лежал жареный гусь. Дочь хозяина, низенькая и толстая, как кадушка, нацеживала посетителю пиво. Получилось полкружки пены, девушка подождала и долила. «Хочет обмануть, да боится, — подумал Люциан. — Интересно, кто это. По носу — кацап. Не шпик ли? Вдруг подойдет и спросит паспорт? Дам ему кружкой в лоб, и все дела. Кто меня тут схватит? Уж точно не тот пьяный с длинными усами. Пока позовут подмогу, уже у Стаховой буду…»

Люциан захватил с фабрики связку щепок. Он поднял ее с пола, забросил на плечо и вышел из кабака. Сегодня хотя бы будет чем печь потопить. Фонари больше коптили, чем освещали улицу. Мороз отпустил, было промозгло и сыро. С Вислы дул пронизывающий ветер. Стахова жила недалеко от Желязной, на улице Лешно. Ни единой каменной стены, только деревянные заборы. Под ногами — снег вперемешку с отбросами. Люциан толкнул калитку и вошел во двор, где стояли коровник и конюшня. Наружная лестница вела на верхний этаж, Стахова жила на нижнем. Люциан пинком открыл дверь в темную переднюю. Здесь пахло лучиной, грязным бельем и содой. Осторожней, а то можно вступить в лохань. Ничего не вызывало у Люциана такого отвращения, как вшивые еврейские рубахи. Он потянул ручку двери и увидел Стахову и Касю. Горела керосиновая лампа без стекла, только резервуар с фитилем. Стахова, закутанная в шаль, стояла посреди комнаты, наверно, куда-то собралась. Кася сидела на табуретке.

— Опять так поздно! — укоризненно сказала Стахова.

— Поздно, — согласился Люциан.

— Клади дровишки.

Люциан снял с плеча связку щепок.

— Мне надо за бельем сходить. В несколько домов. Кася за печкой присмотрит.

— Ладно.

— Печенка, наверно, уже перестояла, — то ли пожаловалась, то ли похвалилась Стахова.

— Печенка? Отлично.

— Для тебя купила. Ты же любишь.

— Спасибо.

— Спасибо в карман не положишь. Подать тебе?

— Ничего, сам возьму.

— Смотри, горшка не съешь, — попыталась Стахова пошутить.

Люциан не ответил. Она поплотнее укуталась в шаль. У двери обернулась.

— Через пару часов вернусь.

Люциан слышал, как она возится в передней. «Что она там делает?» — подумал он, хотя знал, что ничего она там не делает. Просто ждет, а вдруг он ее позовет. С минуту в передней было совсем тихо, будто Стахова затаила дыхание. Потом вышла, хлопнув дверью. Люциану подумалось, что, может, Стахова осталась там, никуда не пошла. В последнее время она словно читала его мысли. Он вышел на кухню, снял крышку с горшка. Люциан и правда любил печенку, но после колбасы, которую он заказал в кабаке, есть не хотелось.

— Ну что, Кася, как дела?

— Хорошо.

— Стишок выучила?

— Выучила.

— Сейчас расскажешь.

Он все-таки взял половник и положил себе каши с печенкой. Сел не за стол, но на табурет возле Касиной кровати, а оловянную тарелку пристроил у себя на коленях. Он не был голоден, но, как только начал есть, аппетит проснулся.

— Кась, положить немножко?

— Мне? Нет.

— А что так?

— Это все тебе. Я свою порцию уже съела.

— Поешь еще.

— Ешь сам. Ты же работаешь, а я целый день в кровати валяюсь.

— Никто сегодня не приходил?

— Он

приходил. Другой папа.

— Ага.

— А мамочка его выгнала.

— Чего он хотел-то?

— Какой-то секрет рассказать.

— Секрет? А еще кто-нибудь был?

— Да, баба из дома напротив. Лысакова.

— А этой чего надо?

— Языком почесать. Тот — жадный, этот — грязный. Больше всего о женщинах любит сплетничать. Думает, я не понимаю, а я-то понимаю все. Притворяюсь маленькой дурочкой, но знаю, о чем она. Когда она от нас уходит, идет еще к кому-нибудь, про нас поболтать. Только на порог и сразу под кровать заглядывает, в горшки нос сует. Понюхала и говорит: «А у вас печенкой пахнет». Терпеть ее не могу!

— А кого любишь?